Грехи и погрешности

Что? Нет, вы не ослышались. Не «В строю», а именно «В струю». Это ж аллегория! Мол, мы, максаковские поэты, не оторваны от литературного мира, мы своим творчеством метим… Да что вы меня все время перебиваете! Никакие не углы мы метим, а стремимся попасть в бурный поток мировой лирики. Вливаемся, так сказать, своим узеньким ручейком в широкую реку вселенской поэзии…

Впрочем, для преамбулы слов сказано и так более чем достаточно. Пора переходить к самой истории. Слушайте.

В то субботнее утро Толик пил с самого утра. Нет, вовсе не урину. Эту целебную жидкость он прописывал тысячам своих благодарных пациентов. Сам Махалов предпочитал моносолодовый виски выдержкой не менее пятнадцати лет. Зарабатывал он вполне прилично, так что мог себе позволить сие ничтожное удовольствие. Не стоит осуждать.

Любимая супруга Галина Викторовна должна была вернуться из Дубая только к обеду, ее самолет прибывал в аэропорт где-то в районе полудня. Домработница по субботам отдыхала. Потому Толиковой музе – а он ее сегодня ждал с особым нетерпением – никто мешать, казалось бы, не собирался. Почему «казалось бы»? Потому что с двух ночи до шести утра какой-то влюбленный идиот орал заунывные серенады перед окнами хрущовки, посмевшей неплохо устроиться чуть не в самом дворе махаловского особняка.

Толик не выспался. Он, бедолага, привык вставать без будильника ровно в восемь, в каком бы состоянии трезвости и в какое бы время ни заснул. На ночного певца Махалов особо не обиделся, поэтому не шмальнул из позолоченной двустволки, из которой обычно разгонял бессовестную гопоту, засидевшуюся под пиво дольше положенных двадцати трех нуль-нуль. Изредка Толик еще вспоминал собственные безумные выходки, когда будучи юношей бледным лазил по водосточной трубе до уровня третьего этажа той самой теперь нагло торчащей из бурьяна хрущобы, чтобы заглянуть в окно к бескорыстно в те времена обожаемой Галочке. Ныне неузнаваемо посолидневшая во всех отношениях Галина Викторовна, будучи почти всесильным на максаковском, естественно, уровне, начальником комгосимущества, по каким-то неведомым никому причинам снести свой отчий дом до сих пор не могла. Толика подобная беспомощность жены слегка раздражала, но он, как человек понимающий, предпочитал терпеть, не ввязываясь в войну ни с алчным государством, ни с озверевшей от гласности общественностью.

После второй порции виски Махалову на секунду показалось, что муза к нему наконец-таки явилась. Он чуть не бегом бросился в кабинет, включил компьютер и в предвкушении буйного разгула вдохновения, уселся в кожаное кресло, разминая затекшие пальцы. Системный блок тяжело задышал вентилятором, монитор моргнул и… погас. Системник тоже заглох.

– Ёпрст! – фонетически непоследовательно выругался Толик, нажав клавишу настольной лампы. Свет не зажегся. – Пробки, сука! Опять, бляди, вылетели.

Тем временем муза, вырвавшись в открытую форточку, стремглав унеслась к более удачливому конкуренту. Разочарованное вдохновение нехотя похромало следом за беспечной руководительницей нереализованного проекта.

Щиток с электроавтоматами находился в подвале. Махалов, вернувшись в спальню, плеснул в опустевший стакан третью «русскую» – до краев – дозу вискаря и, накинув халат, вышел на лестницу.

– Черт, как это все не вовремя! – в сердцах произнес он и, усевшись на верхнюю ступеньку, сделал солидный глоток.

Вечером на собрании поэтического объединения «В струю», которое проводилось еженедельно по субботам в банкетконференцзале махаловской же клиники, Толик обещал читать свой новый шедевр. «В следующий раз – обязательно. Слово председателя!» – клялся он коллегам по лире на предыдущей встрече. Нет, ну дернул же нечистый за язык!

Можно было позвонить в будку охраннику, чтобы тот включил автоматы, но для этого все равно пришлось бы встать и пройти в спальню за мобилой или спуститься к стационарному аппарату. Да и совестно стало Толику. Такие ничтожные проблемы он всегда решал без посторонней помощи.

Поставив вновь опустевший стакан перед собой на ступеньку, кряхтя и чертыхаясь, Махалов, держась за балясину, тяжело поднялся на ноги, размял круговыми движениями плечевые суставы, поднял до уровня талии левое колено, опустил, правое и…

Проклятый стакан тончайшего богемского стекла, оказавшийся совсем не к месту под опустившейся на него босой стопой уринотерапевта, предательски хрустнул и подло вонзился осколком в плоть гения.

– Япона ж вашу мать! – взвыл тот от боли, подскочил и, оступившись, кубарем покатился по дубовым лакированным ступеням мастерски выполненной забежной лестницы к самому ее подножью, устланному – как теперь оказалось, вполне предусмотрительно – желтоватой мохнатой шкурой известного арктического хищника…

Через сколько времени Толик очнулся, доподлинно неизвестно. Но, наверное, пролежал без сознания он не слишком долго, потому как хмель из головы выветрился не полностью, да и обед еще не наступил. Галина-то Викторовна до сих пор не явилась из солнечных Эмиратов. То есть из аэропорта. Может, самолет ее уже приземлился? А! Какая разница!