Грехи наши тяжкие

Теперь же Варгин не был уже тем Тихоном — солдатом, который, затаившись, часами сидел в развалинах. Теперь, к своим шестидесяти годам, Тихон Иванович погрузнел, раздался вширь. Давали о себе знать раны и болячки, которые он за эти годы нажил.

Вот почему ему было на суде невмоготу.

Тайком от других он часто хватался руками за сердце и говорил себе: «Все, последний мой вдох». У него кружилась голова. Особенно когда он задумывался о будущем. Скамья под ним плыла куда-то, как сиденье в лодке, и он говорил себе: «Держись, Тихон. Держись! Защитник сказал, что осталось два дня».

Два дня?!

И все эти дни, которые были прожиты им как во сне и ушли куда-то в небытие, все эти дни на суде Варгина мучило сознание, что лучше всех говорил и держался не он, бывший солдат, а Альперт и его подзащитный Косульников.

«Я тридцать лет занимаюсь адвокатской практикой, — говорил Альперт. — И за это время ни разу не встретил человека, который бы пришел сюда, в суд, и сказал: «Берите меня: я — преступник!» Наоборот, даже находясь на скамье подсудимых, все отказываются. Это о чем говорит? Это говорит о том, что преступник — понятие относительное. Не думаю, что все, кто на свободе и ходит за стенами этого дома — не вор, не преступник. Я также предполагаю, что не каждый, кто перед вами, есть преступник. Я попытаюсь это доказать».

И он стал «защищать» Косульникова.

«Граждане судьи! Я призываю вас задуматься над одним обстоятельством. Ведь Косульников не единолично выписывал металл. Где те люди, что вместе с ним ставили свои подписи под накладными? Они на свободе и продолжают подписывать бумаги».

Под стать своему защитнику был и сам Косульников.

Аркадий рассказал суду, что, пока велось следствие, в нем самом произошли существенные перемены. Сначала, когда его арестовали, он обозлился. «А-а, меня взяли — тогда уж наказывайте всех». Косульников выдал своих подручных, кто помогал ему.

Их взяли.

Однако и этого ему показалось мало. Он очернил председателей колхозов, что они пили с ним и с его друзьями, что брали взятки и прочее. Были, конечно, и такие. Но большинство председателей, как и Варгин, были вовлечены в преступление, затеянное Косульниковым. Начались бесконечные очные ставки и допросы.

Следствие постепенно раскрывало сущность преступления Косульникова.

А сущность эта, как представлял ее себе Варгин, была чудовищной.

Косульников создал свой трест. Иными словами, у него были свои снабженцы, сбытовики, толкачи, которые восполняли наши нехватки.

Колхозы — это мелочь. Работа в колхозах приносила Косульникову доход. Но не они, не колхозы, были главным источником его обогащения. Главным была двойная сдача продукции — на завод и в монтажные тресты. Выручка за двойную плату почти полностью шла Косульникову. А помощникам, которые делали основное, он давал подачки. Они любили поесть-поспать сладко и вдоволь.

Когда все это выяснилось и Косульников понял, что от расплаты ему не уйти, он круто переменился: отказался от своих первоначальных показаний том, что председатели, в том числе и Варгин, знали о всех его операциях и брали взятки — деньгами и вещами.

Косульников взял всю вину на себя. Сознание своего превосходства над всеми возвеличивало его.

Главное, он понял: пощады ему не будет.

А какое дело, дадут ему годом больше или годом меньше? Разве это имеет значение?

27

Косульников стоял перед судом, отвечая на вопросы. На нем был костюм — не черный, как у всех, а серый и будто только перед судом поглаженный. Рубашка необычной расцветки, полосатая, с широкими манжетами.

Косульников держался свободно, пожалуй, даже развязно. Всякий раз, когда Пресняков обращался к нему с вопросом, Аркадий вставал, делал шаг вперед, голову он держал высоко, говорил громко, в зале все его слышали.

— Их не наказывайте, отпустите, — говорил он, кивая головой на бывших председателей, которые сидели на скамье рядом. — Кто они? Шавки. Ну, я перечислял их хозяйствам деньги. Иногда мои друзья выпивали с ними. Вот и вся их вина.

— Расскажите, гражданин Косульников, сколько денег получили вы только за то, что сдавали наконечники дважды? — спрашивал железнодорожник в форме.

— В первый раз, когда я проделал такую операцию, — небрежно говорил Косульников, — я помню, удивился даже: ни за что ни про что я получил сразу десять тысяч рублей.

— И куда вы потратили эти деньги?

— Куда потратил? Да как вам сказать? Могу сказать только, что на сберкнижку я их не положил. Я знал, сто сберкнижка — не вечность, а приманка для следственных органов. К тому же их у меня изъяли, хотя вклады у нас оберегаются законом. Конечно, кое-что я откладывал на черный день. Но самую малость. А основные деньги обращал в ценности. Я люблю красивые вещи. Они, по-моему, вечны и возвышают человека.

Пресняков, который, судя по глазам, очень устал за эти дни, оборвал Косульникова:

— Вы полагаете, что красивые вещи вас возвышали? — спросил он.

— А почему бы нет?

— Но все же.

— Я никого не убил. Не ограбил. Я брал у государства то, что плохо лежало.