Грехи наши тяжкие

Гужов остановил машину в тени навеса и, опустив ветровое стекло, не сводил глаз с площади. Отсюда хорошо была видна лужайка, посреди которой возвышался могильный холм. За ним, в метре, фигуры скорбящих. Под скульптурой в фундамент вделана мраморная плита, и на ней, как догадался Гужов, высечены фамилии бойцов и командиров, погибших в бою за освобождение Загорья. Вблизи этого памятника на постаменте, во всю высоту гипсовых фигур, высились еще две мраморные плиты. На этих плитах высечены имена сельчан, не вернувшихся с войны.

Гужов не мог прочесть фамилий. Он только прикинул в уме, что не вернулись с фронта сотни полторы мужиков. Среди них не возвратились и двое Севрюковых; вот она — та самая Оля Квашня, с которой он разговаривал, скорбно стоит возле загородки, в толпе баб. Но если Гужов знал уже, куда торопилась старуха, то появление тут Прасковьи было для него в какой-то степени неожиданностью, и теперь он наблюдал за ней. Прасковья подошла к толпе. В этой же кофте, в которой она была у колонки, в черном платке, как и большинство женщин. Бабы возле штакетника расступились, освобождая ей место. Она протиснулась к ограде и стала, сложив руки на груди.

На площади, возле колхозного правления, было тоже много народу — мужиков и баб. Они стояли полукругом, поодаль от крыльца. У самого крыльца строился, толкаясь, пионерский отряд. Девочки в белых фартуках с цветами в руках, мальчики в белоснежных рубашках, такие же нарядные.

Алели галстуки, трепыхалось на ветру знамя отряда — с новым, белым, древком, которое держал щупленький подросток. А за ним, за знаменосцем, стоял барабанщик — серьезный мальчуган в очках.

Пионеры, видимо, ждали команды.

На площади было шумно и торжественно — так бывает лишь весной, когда каждый звук ярок, сочен, слышен на всю округу. Кричали петухи — на той стороне села, за церковью; каркали грачи, облепившие своими черными гнездами ракиту; перешептывались бабы; толкались в толпе и смеялись дети.

Но вот послышались звонкие слова команды:

— Отряд, смирно!

Пионеры замерли. Бабы, окружавшие штакетник, замолкли. Казалось, даже грачи стали каркать тише.

Из колхозного правления на высокое крыльцо дружно высыпали мужики. Какое-то время они толкались, разбираясь попарно. Но когда разобрались, то стало видно, что мужиков не много — человек десять, не более. Колхозники — все, как один, — были в черных костюмах, при орденах. Спускаясь с крыльца правления, они держались строя, сошли вниз, на землю, и повернулись к пионерской колонне. Гужов увидел, что каждая пара мужиков несла по венку.

Остовы венков были из темных еловых веток, увитых цветами. Цветов почти не видать было из-за красных лоскутов с черными надписями, которые трепыхались на ветру.

17

В машине было душно, и, наверное, надо было выйти на волю, постоять среди баб. Гужов сидел за рулем и смотрел.

Едва мужики с венками встали впереди пионеров, как вся колонна разом повернулась. Четко и дробно застучал барабан, и под его тревожные и короткие удары все двинулись от колхозного правления к братской могиле, огороженной штакетником.

Впереди шел Варгин.

Гужов нисколько не сомневался в том, что этот коренастый мужик — председатель. Так мог идти только первый человек на селе — хозяин. Варгин шагал широко, по-военному чеканя шаг, и эта подтянутость, вернее, собранность, как-то не гармонировала с его несколько мешковатой фигурой.

Рядом с ним — шаг в шаг — шел долговязый майор, видимо, военком.

Валерий Павлович видел Варгина впервые и теперь, присматриваясь к нему, старался понять, где правда о председателе — в словах ли Прасковьи, доярок или в злобном выкрике Ольши Квашни: «Все жулики!»

Гужов ловил себя на мысли, что в каждом человеке он привык видеть потенциального правонарушителя. И сейчас слова старухи были ему ближе, чем разумные речи Прасковьи. Мысленно он уже представлял себе, как через неделю позовет Варгина к себе, покажет ему свое служебное удостоверение и как тот сгорбится.

А пока Варгин шел…

Он шагал свободно, широко. При каждом его шаге позванивали ордена и медали, которыми увешана была грудь. Гужов прикинул, покачал головой: старик всю войну прошел!

За председателем и военкомом не спеша, так же чинно и сосредоточенно, шли пожилые колхозники — седовласые, как Варгин, и тоже при всех наградах. Гужов почему-то решил, что мужики эти, вернувшиеся с войны, механизаторы. Костюмы на их плечах сидели небрежно — не то что на председателе. Им привычнее были замызганные телогрейки и кепки, прикрывавшие от солнца их поредевшие от времени шевелюры. Они осторожно держали в руках венки. Поверх еловых веток трепыхались на ветру муаровые ленты с надписями: «Павшим — от живущих», «Дорогим односельчанам, не вернувшимся с войны».