Грехи наших отцов

– Они уже полгорода перекопали, – подхватил Сиввинг. – Как будто совет коммуны зарыл клад и не помнит где. Возьми с собой Бёрье Стрёма, Ребекка, и вместе поезжайте к Свемпе[16]. Кто посмеет отказать Стрёммену?

Оставшись наконец одна на кухне, Ребекка опять вспомнила о Кристере. Они часто ужинали втроем – Сиввинг, она и Кристер. Налила себе водки и, пока разбиралась с посудой, незаметно прикончила всю бутылку.

Она вспомнила и об Анне-Марии тоже, о том, что они почти сдружились. Но Мелле следовало бы осознать, что это ее никуда не годное фото сделало невозможным судебное преследование мошенников. «Вместо этого она принялась говорить гадости коллегам за моей спиной», – подумала Ребекка.

Хотя у Меллы ведь на уме только семья и работа, на большее ее не хватает. И как только Ребекка представила себе большую семью Меллы и ее захламленную кухню, мысли тотчас же обратились к Маркусу, приемному сыну Кристера.

Ребекка наконец закончила с посудой и ушла в спальню.

Щенок уже развалился на ее кровати и, похоже, преследовал во сне все мировое зло. Глухо зарычал, когда Ребекка осторожно придвинула его к себе.

* * *

Рагнхильд Пеккари заперла за собой дверь и вошла в прихожую. Вчера утром она думала, что запирает квартиру в последний раз в жизни, – и вот вернулась… Но хорошо знакомые вещи стали чужими. Сколько раз Рагнхильд переступала этот порог, оглядывала из прихожей гостиную, спинку дивана, цветы на подоконниках, дверь на балкон? Сколько раз разувалась на этом самом коврике, держась за дверной косяк?

Все это ей больше не принадлежало. Нити, связывавшие ее с этой квартирой, оказались перерезаны. Теперь они чужие друг другу. Здесь все умерло, как это бывает в домах, где подолгу никто не живет.

Рагнхильд посмотрелась в зеркало в прихожей. Этот странный день завершился беседой с полицейским по имени Фред Ульссон. Ей удалось с трудом изложить ход событий.

– То есть вы не стали звонить ни в полицию, ни в «Скорую», ни в похоронное бюро? – переспросил Фред Ульссон. – Вместо этого вы бросились искать собаку? А когда открыли морозильник, чтобы достать для нее еды, нашли труп?

Он поинтересовался, не нужна ли ей помощь психолога. Рагнхильд отказалась.

Ее принимают за сумасшедшую, и это понятно. Рагнхильд скинула ботинки и повесила куртку. Но что, если она и вправду не в себе? Ведь люди с нарушенной психикой обычно не осознают свою болезнь…

Она чувствовала себя взломщицей, когда в туалете чистила зубы чьей-то голубой щеткой. Потом стояла в дверях спальни и смотрела на кровать, уснуть на которой казалось немыслимым. И все-таки легла на покрывало. Накрылась пледом и уставилась в потолок.

В мыслях вернулась на остров. В дом, к собаке по кличке Вилла, которая была ее, а потом пропала. Рагнхильд не хотела препятствовать своим мыслям. Пусть летят куда хотят, какая разница?

А потом вспомнила настоящую Виллу, из детства.

Еще совсем маленькой Рагнхильд любила лежать в санях, зарывшись в сено, которое мать привозила лошадям из амбара. С какой-нибудь потрепанной книжкой и пакетом изюма, если уж совсем повезет. Там она читала, прислушиваясь к звукам в хлеву. Коровы гремели цепями, когда двигались. Откуда ни возьмись появлялась Вилла и ложилась рядом. Там они и дремали вместе на солнышке.

А потом, незаметно для себя, Рагнхильд уснула.

Среда, 27 апреля

С утра Ребекка успела отправить в судопроизводство двадцать три дела, а после обеда поехала в отель «Феррум» забрать Бёрье Стрёма.

Они почти не разговаривали. Пожали друг другу руки, что совсем не обязательно, когда встречаются два уроженца Норрботтена. Но Бёрье, конечно, привык к рукопожатиям за долгую боксерскую карьеру. Как и Ребекка – за годы работы в адвокатском бюро. Поцелуи в щечку тоже не прижились – так легко ткнуться не туда, толкнуть человека, притом что никогда не знаешь, сколько раз чмокнуть – один, два или три.

Но в детстве Ребекки рук не пожимали. Приветствовали друг друга кивком, финским terve, шведским hej; наконец, лестадианским jumalan terve[17] – пожеланием божьего мира.

Все это Ребекка когда-то пыталась донести до Монса.

– Рукопожатия – это не наше, – как-то сказала ему она. – Это шведы нас к ним приучили.

– Бедные вы, бедные… – Монс сочувственно покачал головой.

Тут Ребекка замолчала, и он, заметив ее неловкость, пустился в воспоминания о своем детстве и том, как его тогда учили вежливости. Холодный отцовский взгляд поверх фамильного серебра и льняных салфеток. Не поклонился гостям – получи по затылку. Поставил локти на стол – отец незаметно подойдет сзади и ударит так, что локоть впечатается в столешницу. Так оно было тогда… И все-таки хоть какие-то нормы приличия общению не помеха – в качестве социальной смазки.

– Я ни на что не намекаю, – подвел итог Монс, – но есть разница между культурной самобытностью и недостатком воспитания.

– То есть мне не хватает воспитания, ты хочешь сказать?

В тот раз они поругались. Ребекка убеждала Монса, что в доме ее бабушки в Курравааре были приняты вполне определенные нормы поведения.