Грехи наших отцов

Но тем самым Рагнхильд от него не избавилась. Не проходило и дня, чтобы она не думала о Хенри со злобой. В душе и мыслях Рагнхильд брату было отведено свое законное место, и над этим она не имела никакой власти.

Вирпи на похороны не пришла. Зато был Улле, весь выглаженный и начищенный. С тощей, как жердь, женой – главным секретарем коммуны. К слабостям Хенри Улле относился терпимее, но ведь он и не ездил сюда через выходные прибираться в доме и стирать его вонючие тряпки.

Тогда они с мамой навещали Хенри по очереди – выходные Рагнхильд, выходные мама. Рагнхильд отказалась от «дежурств», когда ей исполнилось двадцать лет. А мама продолжала ездить, пока болезнь не положила этому конец.

«Мое ожесточенное сердце, – думала Рагнхильд, – что делать мне с тобой теперь, когда äiti и isä[4] мертвы? Вирпи тоже нет, а Улле разбогател до неприличия. Даже не подумаю звонить ему с известием о смерти Хенри. Хотя почему обязательно смерти? Что, если он лежит там, живой и невредимый? Только пьяный в стельку и весь перемазан собственным дерьмом…»

Теперь Рагнхильд стояла возле дома, все еще крашенного красно-бурой краской «фалу»[5], от которой на солнечной стороне ничего не осталось. В прошлый раз дом перекрашивали за мамин счет. В тот год она умерла, но денег на ремонт дать успела. Крыша с северной стороны провалилась, как гамак. Из желоба торчали какие-то прутья, и Рагнхильд потребовалось время, чтобы понять, что это молодые березки пустили корни в жестяном русле, которое никогда не чистилось.

Амбары для сена на лугу всё еще стояли, заваленные снегом изнутри, поскольку дверцы отвалились. Издали они походили на косматых лесных троллей с разинутыми черными ртами. А ведь когда-то, в другой жизни, были чистенькими и аккуратными, полными сухого, душистого сена.

Они с Вирпи любили здесь играть. Сооружали из сена шалаши, читали девчачьи книжки в просачивающемся сквозь щели между бревнами свете. И прыгали вокруг по лугу, как кузнечики, хоть это и не разрешалось.

А теперь весь двор словно сжался. Свернулся калачиком, как пес, состарившийся раньше времени. Запаршивел.

«Лучше бы Хенри был мертв, – подумала Рагнхильд. – Иначе мне придется самой его убить».

Снег во дворе наезжен, хорошо вычищен снегоходом. Тут и там желтые пятна мочи. Собака? Или сам Хенри? Рагнхильд потопталась на крыльце, стряхивая снег. Дверь оказалась не заперта, но за ней в нос ударила такая вонь, что Рагнхильд отшатнулась.

Моча. Спирт. Нечистоты. Но Рагнхильд недаром всю жизнь проработала медсестрой. Зажала рукой нос, вдохнула через рот и переступила порог дома.

– Хенри! – позвала она.

Ответа не было. Небольшая прихожая переходила в кухню. Грязь как будто вросла в пол, не оставив ни малейшей возможности разглядеть его изначальный цвет. Гардины свисали грязными тряпками. Окна изгажены мухами. На подоконниках горки высохших насекомых.

Мойка завалена контейнерами с протухшими остатками готовой еды. И везде пустые стаканы и банки из-под пива. На столе, где когда-то предполагалось поместить посудомоечную машину, – дохлая крыса, тушка наполовину съедена. Сородичи? Или опять-таки собака?

На полу две пустые миски. «Бедное животное, – подумала Рагнхильд. – Должно быть, приспособилось добывать пропитание самостоятельно, не особенно рассчитывая на хозяина». Она засвистела, подзывая собаку, но та не спешила объявляться.

Следующей была гостиная, и там Рагнхильд увидела Хенри.

Он лежал на диване на спине. Неподвижный, лицо отвернуто к стенке. Такой маленький, сжавшийся, он напомнил Рагнхильд остатки быстроходной лодки, которые они как-то нашли в иле на реке: части киля, что-то от шпангоута – в общем, посудина свое отслужила.

Рагнхильд не видела признаков дыхания, а когда заглянула в лицо Хенри, сразу поняла, что он мертв. Она едва узнала его, с впалыми щеками и заросшего щетиной. Кожа цвета смерти и такая же ледяная на ощупь.

Рагнхильд чувствовала себя не менее холодной и безжизненной, хоть и дышала. Мокрая одежда высосала из тела тепло. Она присела за стол тут же, в гостиной. Рука сама соскользнула в карман за телефоном. Нужно звонить не в «Скорую», а в похоронное бюро – и не тратить понапрасну силы и время медиков, потому что он все равно мертв.

А вот Улле на этот раз обойти не получится. Их ведь двое осталось в городе, брат и сестра, хоть они и не общаются. Где-то внутри зашевелилась старая обида. Рагнхильд почувствовала ее, словно волну, поднимающуюся со дна ночного моря. Хенри и Улле прибрали к рукам наследство отца, когда тот умер, оставив ей оплачивать похороны матери.

«Я позвоню ему, – решила Рагнхильд, – но не прямо сейчас. Мне нужно некоторое время побыть в тишине. Наедине с домом и памятью о матери, отце, Хенри, Вирпи и Улле. О жизни, которая у меня была и которой больше нет. Никто не знает, где я, поэтому часом раньше или часом позже – не имеет значения. Ну и, конечно, собака. Я должна ее найти».