Грехи отцов. Том 2

— …так что видишь, какая была неразбериха, — сказала эта удивительная женщина, которую я никогда до конца не понимала. — Меня ужасно раздражает, когда адюльтер изображается как невинные свидания подростков. Я знаю, сейчас модно клеймить лицемерие, но все-таки скажу, что мы живем во времена распутства и бесчестия. Мы не механические куклы, запрограммированные спариваться без эмоций, где угодно; и притворяться такими куклами, как это делает современная молодежь, мне представляется не только опасным, но и чем-то жалким и глупым. Сколько же иронии в том, что самое модное словечко сейчас — «расслабься»! Но выплеснуть эмоции, не значит «расслабиться». Это значит, разжечь огонь и войти в пламя.

Алисия замолчала и погасила сигарету. Я предложила ей другую.

— Да, мы все получили ожоги, — сказала она, раскурив сигарету, — но после смерти Сэма дела пошли лучше. Корнелиус бросил Терезу, а я к тому времени уже рассталась с Джейком… Он не из тех людей, кто легко уходит. Он пытался снова сблизиться со мной после того, как выгнали Себастьяна, и опять наши отношения с Корнелиусом стали натянутыми. Но на этот раз у меня и мысли не было возобновить связь с Джейком, потому что я знала: мы с Корнелиусом способны восстановить наше счастье, как бы ни было глубоко отчуждение между нами. Мы доказали это после смерти Сэма, и я считала, что если быть терпеливыми, мы это докажем снова.

— И это произошло?

— Нет. И сомневаюсь, что когда-нибудь произойдет. Я ждала тщетно… Но пойми меня правильно! Мы с Корнелиусом можем не быть близки, но мы не ссоримся, мы любим друг друга, а это немало; большинство супружеских пар не может этим похвастаться после тридцати шести лет совместной жизни. Я довольна. У меня есть сыновья и внуки, здоровые, я неплохо выгляжу. В целом, судьба была благосклонна ко мне. И только в такие дни, как нынешний, когда жизнь кажется такой скоротечной, мне хочется плакать о прошлом и о том, какой могла быть моя жизнь.

— Алисия, как жаль, что мы никогда так не говорили прежде.

— Тогда не о чем было говорить. Наши жизни были как две параллельные, нигде не пересекающиеся линии. Но я рада, что поговорила с тобой о Джейке. Годами мне хотелось выговориться, но некому было. — Она посмотрела через плечо на молчащий телефон. — Не знаю, позвонить, что ли, твоему отцу. Нет, пусть он узнает об этом от кого-нибудь еще. Это будет лучше.

После паузы я сказала:

— Я позвоню ему, — набрала номер телефона банка на Уиллоу — и Уолл-стрит.

Двадцать второго ноября, ровно через месяц после пятидесятитысячной антивоенной демонстрации в Вашингтоне, американская армия захватила высоту 875 около Дак То после одного из наиболее кровопролитных сражений за всю войну во Вьетнаме, и когда я смотрела телевизионные новости, кровь, казалось, заливала мою комнату. Тем вечером я написала Себастьяну: «Должен быть положен конец этим бессмысленным потерям человеческих жизней. Кто-то должен положить предел этому». Но никто и не думал об этом. Война продолжалась, ежедневно пополняя списки мертвых и пропавших без вести, под ежедневные обещания президента защитить Великое Общество, под ежедневные напоминания о распаде и смерти. И в то время как барабанный бой войны раздавался все громче, я отчетливо видела, как зловеще менялся характер аккомпанемента времени. Так композиторы-песенники ушли от невинных лирических песен к воспеванию наркотических оргий.

— Я не признаю песен такого сорта, — сказала я, когда меня заставили прослушать записи какого-то хита от начала до конца.

— О, МАМ!

— Вы можете вопить все, что угодно, но я не собираюсь врать и делать вид, будто это замечательно. Вы же не хотите, чтобы я лицемерила, верно?

— Но мама, ты просто не знаешь, что там…

— Я знаю точно, что там имеется в виду. Это о том, что я изживаю в себе, так как считаю, что бессмысленный уход в пассивный самоанализ под властью наркотиков так же разрушителен, как бессмысленная эскалация насилия у себя дома и за морями. Бог мой, я иногда думаю, что мы не переживем это страшное десятилетие! — воскликнула я в сердцах и вдруг поняла, что повторяю слова Джейка, сказанные им в осуждение «новой» тогда культуры, которая теперь рассыпалась на куски.

— Прошу прощения, — сказала я детям, — мне не хотелось бы выглядеть такой безнадежно прямолинейной, но попытайтесь хотя бы на момент взглянуть на вещи моими глазами. Тяжело для людей моего склада ума и опыта, людей, которые помнят лучшие времена, сохранять спокойствие и улыбаться, в то время как страну лихорадит. Нелегко переживать национальную трагедию и не чувствовать себя оглушенной, так как все привычные ориентиры валятся на обочину. Но возможно, эти ориентиры, несмотря ни на что, все еще существуют, возможно, все эти изменения лишь поверхностны, возможно, сегодняшняя молодежь та же, что была раньше…

— О чем она говорит?