Грехи царя Омара

– Думаю, достойнейший, что завтра мы не увидим ничего интересного, ибо нам придется преодолевать перевал. А вот от перевала нам откроется широкая долина, запертая пестрыми и крутыми склонами высокой гряды, на вершинах которой по полгода лежит снег… Некогда в долине было и озеро, заросшее густым тростником. К северу тогда местность немного повышалась, и там, среди ручьев, стекавших в озеро, лежал и сам город… Опасаюсь думать, сколь мало осталось от него сейчас. Но думаю, что руины акрополя, знаменитого города, все же предстанут перед нашими глазами…Надеюсь увидеть и великие колонны, некогда украшавшие и акрополь, и храмы.

– Воистину велики твои знания, о юноша. Да, ты прав, прав во всем. Завтра, преодолев перевал, мы увидим и долину, и город. Аллах милосердный дал тебе многие знания, юноша, и за это ты будешь вознагражден, увидев, что от города и храмов остались не одни лишь колонны и записи в мудрых книгах. Ты увидишь много больше, чем ожидаешь, и этот день для тебя, как некогда и для меня, будет первым днем откровения.

Когда лагерь затих, Валид, вытянувшись на кошме, а руку положив под голову, послал зов Назиру. Каждый вечер внук описывал деду то, что видел вокруг. Звездочет, хотя и не был так силен в тайном искусстве беседы на бесконечных расстояниях, все же всегда откликался и задавал вопросы, свидетельствующие более о почти детском любопытстве Назира, а не о его обеспокоенности судьбой внука. Ибо мысли Валида были так сильны и слышны, что можно было не волноваться о его здоровье.

Сегодняшняя же беседа затянулась – Назир не мог не прочитать Валиду отрывок из древнего манускрипта, описывающего эти места. И пусть повествование вел иноверец-христианин и, более того, воин-крестоносец, но слова этого человека были так точны, что ни пыль времен, ни разница взглядов не могли умалить восхищения его точным пером бесстрастного наблюдателя.

Засыпая, Валид повторил про себя: «Баальбек… Завтра я увижу Баальбек…» И, словно малыш с игрушкой, с этой сладостной мыслью юноша уснул.

Макама восемнадцатая

И назавтра к вечеру перед ними предстал Баальбек. Руины города оказались так велики и внушительны, что легко было вообразить себе этот город в дни его расцвета. Шесть порфирных колонн, колоссальная лестница и платформа древнего храма произвели на сыновей страны Ал-Лат необыкновенное впечатление. Солнце садилось, и желтоватый теплый камень в его лучах загорелся собственным светом. Сами колонны в косых лучах казались гигантской аркой, соединяющей настоящее и далекое прошлое, от которого остались лишь следы на камнях и страницах рукописей. Мансуру, циничному и эгоистичному, эти колонны показались вратами, что вели в никуда. Царевича удивил почти детский восторг, с которым среди руин ходил Валид, притрагиваясь то к одному камню, то к другому.

А сын наложницы, Саид, подумал:

«Аллах милосердный, как же много знает этот мальчишка! Быть может, зря мы смеялись над ним? Быть может, он, а не мы были правы в том давнем споре?» Древние камни заставили что-то шевельнуться и в холодной душе Саида. Он опять вспомнил старый спор, который еще сильнее отдалил от него младшего брата.

В тот вечер на небе, так же как здесь, в долине, играл немыслимыми красками закат. Валид стоял у раскрытого окна башни и любовался горами и городом у дворцовых стен.

– Смотри, Мансур, – сказал тогда Саид, – братишка готовится сочинять стихи.

– Ну что ж, путь сочиняет. Это единственное, что ему остается делать, – ведь женщины его совсем не интересуют. Я готов спорить на половину казны, что он еще не возлег ни с одной из них, даже не приблизил свои уста к устам прекрасной пери…

– Как ты хитер, брат! Ведь ты же споришь, заранее зная, что выиграешь…

– Глупцы, – проговорил, не оборачиваясь, Валид. – Вы гонитесь за сиюминутными удовольствиями, негой лишь для тела и на короткий миг. Я же жду той радости, что останется со мной навсегда. И не тороплюсь растрачивать душу и семя по мелочам…

– Ого! Вот так слова… Наверное, братишка, перед нами не мальчик, а столетний дед…

– Двухсотлетний…

Царевич и Саид переглянулись с улыбкой. И тогда Валид обернулся к ним. На его лице играла такая светлая, добрая улыбка, что старшие братья прикусили языки.

– Я мечтаю о прекраснейшей, единственной. И пусть она мне встретится еще через много лет. Но от ее прикосновений запоет моя душа, а тело ответит на эту песнь со всем пылом настоящей страсти. А о чем мечтаете вы, несчастные? О новом, еще одном виде похоти, что вам подарит продажная любовь? Мне жаль вас…

Тот давний вечер опять встал у Саида перед глазами. Выражение восторга, с которым смотрел на мир младший брат, заставило его сердце сжаться в какой-то удивительной, неизъяснимой тоске. «Да что же это за развалины такие? Почему брат смотрит на них почти со слезами?»

Было уже далеко за полночь, когда Саид наконец решился спросить у Валида о городе, что некогда стоял на этом месте.

– А я думал, брат, что ты так и не захочешь узнать о том, что за город лежит у наших ног, – ответил Валид.