Грехи в наследство

Поблагодарив Гришкину знакомую, я распрощалась с ней и не спеша двинулась к машине. Григорий потянулся следом, понуро глядя себе под ноги. У меня из головы не шел рассказ Зинаидиной подружки. Если все было, как она рассказала, значит, все мои предыдущие умопостроения рушились с треском. Если злосчастная папка столько лет находилась в семье Степана, значит, имела к ней непосредственное отношение. Какое? Да простое! Сидельников приходился матери Можейко, Октябрине, родственником. Дядей или отцом! Нет, дядя не слишком близкое родство, чтобы столько лет хранить его документы в сундуке. Отцом! Значит, Степану он доводится дедом! А если все так, то, выходит, именно Можейко хотел заполучить папку! Потому и убил Зинаиду... На этом месте я в своих рассуждениях начинала буксовать. Причина! Для убийства должна быть причина, а я ее не находила. То, что Зинаида его шантажировала, а он хотел вернуть папку, мне в качестве причины никак не подходило. Можейко хоть и являлся правой рукой Ефимова, сам по себе человеком публичным не был. Его лицо не мелькало на экране телевизора, а фамилию знали только товарищи по партии. И если бы вдруг открылось, что в далеком прошлом у него имелся дед с подмоченной репутацией, ему бы это ничем не грозило. Имидж для Можейко значения не имел, Ефимов бы отнесся к этому факту с пониманием, а финансовые потоки как текли через руки Степана Степановича, так и продолжали бы течь. Зачем тогда идти на убийство?

Я уже открыла дверцу, когда за спиной послышался нерешительный окрик:

— Эй!

Думая, что ослышалась, я глянула через плечо и увидела, что женщина машет мне рукой.

— Подожди здесь, — бросила я Григорию и бегом вернулась назад.

— Я вот что сказать хочу... — пробормотала она, тревожно поглядывая на топчущегося у машины Гришку. — При Грише я говорить не стала... и в случае чего подтверждать нигде ничего не буду. Если в милицию вызовут, откажусь...

— Не волнуйтесь. Я в милицию не пойду.

— В общем, я, кажется, видела убийцу.

1944 год. Весна

Лили машинально вертела в руках треугольник с номером полевой почты вместо обратного адреса, а по щекам одна за другой катились слезы.

— Ну вот и все. Вот и все... Все, все, все... — монотонно повторяла она, уставившись невидящим взглядом в стену.

Антона Чубарова больше нет. Геройски погиб, защищая Родину. Так написано в письме. Погиб, погиб, погиб...

а они так и не успели помириться. И все из-за нее! Из-за ее ужасного, жуткого, отвратительного характера. Антон ни в чем не виноват. Он был добрый, отходчивый. Это она, Лили, все испортила. Сначала вспылила и наговорила ему кучу гадостей, а потом взяла и просто вычеркнула из своей жизни. Одним махом. Раз и навсегда. Не писала ему сама, не отвечала на его письма и даже их ребенку дала не отцовское отчество, а совсем другое. Первое, какое в голову пришло. Дура! Самонадеянная, взбалмошная дура! Убеждала себя, что он ей не нужен! Что сможет прожить одна, без Антона.

Лили покосилась на треугольник. Как оказалось, ошибалась. Прочитав письмо, она упала в обморок. Впервые в жизни. А очнувшись, первое, что подумала, было: не хочу больше жить. И еще: Антон погиб, так и не узнав, что у него есть ребенок.

Лили сердито смахнула застившие глаза слезы. А ведь она даже не сможет утешить себя тем, что перед смертью Антон думал о ней. Не сможет сказать себе, что он простил ее и свою последнюю весточку послал именно ей. Не от Антона это письмо. Его товарищ сообщает Лили, что Антон погиб.

Все, никого у нее не осталось. Никого из родных людей! Все бросили ее и ушли... Сначала папа, потом мама, теперь вот Антон... Больше никого рядом... Одна! Страшное слово...

Правда, есть еще папины родственники, но Лили знала их плохо и видеть никогда не стремилась. Не тянуло ее встречаться с ними. Вот и сейчас, только представила, как они начнут ахать, высказывать ненужное сочувствие, задавать вопросы, на душе стало муторно. Она всегда была сама по себе и не любила пускать посторонних в свою жизнь. Только Антона... Ему она доверяла, могла рассказать все... Как же она могла так поступить тогда?

Стояла зима сорок второго. Ночь, стужа, снегу по пояс, в городе комендантский час. По улицам без пропуска не пройдешь. И тут вдруг стук в дверь. Громкий, требовательный. Лили с юности таких боялась. Ночной стук в дверь мог означать только плохое, и Лили долго колебалась, прежде чем решилась откинуть засов. Оказалось, это Антон. В шапке-ушанке, в ватнике, с солдатским рюкзаком на плече. Худой, шрам через всю щеку.

— Ты? — не то выдохнула, не то всхлипнула она. — Откуда?

— Впустишь? — криво усмехнулся он.

Тут только Лили сообразила, что стоит на пороге, загораживая проход. Схватив Антона за руку, втащила в комнату и тяжело припала к его груди. Припала и зарыдала. В голос. Взахлеб. В три ручья. Он кинул рюкзак на пол, осторожно обнял ее за плечи и тихо зашептал на ухо:

— Успокойся. Не нужно. Все уже позади.

— Они тебя отпустили? — подняла она к нему заплаканное лицо.

— Да. На фронте не хватает командных кадров.