Греховная невинность

Леди Уэррен поднесла к губам чашку из тонкого фарфора и сделала глоток. Зеленые глаза над чашкой смотрели на него настороженно, едва ли не с опаской. На протяжении всей беседы Ева пристально изучала пастора и оценивала. Эта мысль забавляла Адама. Похоже, графиня не придала значения его словам и продолжала попытки помыкать им при помощи кокетства, как гоняет овцу пастушья собака. Когда же она наконец убедится, что все ее усилия тщетны? Когда отбросит притворство и станет самой собой?

Но тогда… она может стать еще опаснее, достаточно вспомнить ее смех. Если свет можно выразить в звуках, то это и есть ее смех. Лицо леди Уэррен радостно вспыхнуло, глаза заискрились весельем, и Адама охватило чувство, что истинный смысл его жизни — заставить ее рассмеяться снова.

Он начал понимать, как ей удавалось покорять толпы мужчин. А ведь ему довелось лишь на мгновение испытать на себе действие ее чар. Приблизиться к пламени, которое едва не опалило его.

Адам обрадовался наступившей тишине. Передышка позволила ему отдалиться от графини.

Похоже, чай взбодрил ее.

— Когда Монти умер, я снова осталась одна. Знаете, мне никогда не нравилось одиночество. Я выросла в окружении множества братьев и сестер в маленьком домике в Килларни…

— Так вот откуда у вас ирландский акцент.

Ева улыбнулась:

— Да. Я ирландка. Не знаю, часто ли вам приходилось бывать в Лондоне, но это настоящий муравейник, так что я и там никогда не оставалась в одиночестве, даже в Севен-Дайлз. Хенни всегда была рядом, хотя как я ее терплю, сама не понимаю. Я проводила время, предаваясь веселью в кругу друзей, до самой смерти Монти. — Она вдруг наклонилась вперед. — Прислушайтесь! Вы слышите?

В Севен-Дайлз? Она обронила эти дразнящие слова случайно. На мгновение Адам замер в неподвижности.

Еще один ключ к разгадке этого непостижимого характера. Закаленного, твердого, как стальной клинок.

Часы на каминной полке захрипели, готовясь отбить положенное число ударов. Вот и все, что он услышал.

— Прошу прощения, что вы слышите?

— Совершенно ничего! В том-то и беда! Здесь тихо, как в могиле, в этой вашей деревенской глуши! Но если прислушаться — очень, очень внимательно, — можно различить, как похрапывают мыши на стропилах.

Адам не смог удержаться от смеха. Графиня улыбнулась, как будто он удостоил ее наградой.

— Я хотела обратиться к вам за помощью, преподобный Силвейн. У меня есть причины подозревать, что женщины в городке знают о моем прошлом. Едва ли они примут меня с распростертыми объятиями. Признаюсь, в воскресенье я подслушала, как вы в церковном дворе говорили с одной из дам о зимних празднествах. И о женском благотворительном обществе Пеннироял-Грин. Я тоже буду рада внести свой вклад, — весело проговорила она.

Адам похолодел, ощутив в голове пугающую пустоту.

У него едва не вырвалось: «Боже милостивый, все что угодно, только не это! Можете спеть скабрезную песенку перед церковью в воскресенье, если хотите, но не мечтайте войти в их круг».

Он попытался вообразить, как приходит с подобной новостью к миссис Снит, и не смог.

— Вы хотите войти в женское благотворительное общество?

Она кивнула.

Адам задумчиво побарабанил пальцами по подлокотнику.

— Скажите мне, леди Булман… и, пожалуйста, поправьте меня, если я ошибаюсь… — вежливо начал он.

— Хорошо, — осторожно отозвалась графиня.

— Правда, что вы однажды подмигнули мужчине, и это привело к дуэли?

— Да. Знаете, мне что-то попало в глаз. Произошло просто недоразуме…

— Верно, что некий молодой человек свалился с балкона в театре, пытаясь заглянуть вам в корсаж?

— Его ввели в заблуждение, — поспешно возразила графиня. — Зрелище самое обыкновенное, всего лишь…

— Вы показывали лодыжки на сцене в театре?

— А иногда… и икры, — слабым голосом призналась она.

— Вы вступили в брак, став призом в карточной игре?

— Можно ли осуждать за это мужчину? Я трофей, перед которым трудно устоять. — Ева попыталась изобразить очаровательную улыбку.

Адам вздохнул, запрокинув голову на бархатную спинку кресла, и смерил графиню хмурым взглядом.

А он-то было подумал, что его уже больше ничем не удивить.

Чем дольше пастор молчал, тем ярче разгорался румянец на ее щеках. Что это — гнев или смирение? Если бы зашла речь о пари, Адам, скорее, поставил бы на первое.

— Значит, вы судите, достаточно ли я хороша для местного женского общества. — В ее тихом голосе слышалась сдержанная ярость. — Хоть вы и уверяли, что судить — не ваше дело.

— Я сомневаюсь в том, что вы всегда делали верный выбор.

— Откуда вам знать, какую жизнь я вела и что заставляло меня делать тот или иной выбор?

— В том-то и дело, леди Булман. Я не представляю.

— Как вы смеете…

Адам протестующе поднял руку.