Греховная связь

Это было как раз перед тем, как копы навалились на него. Ну не так уж рьяно, конечно, и не так, чтоб очень, ясное дело, он же как-никак служитель Церкви. Нежный девический рот вдруг стал жестким. А жаль. Ему, наверное, никогда не приходилось видеть, что такое грубость и жестокость. Может, это дало ему хоть какое-то представление о том, какой жизнью живет другая половина человечества! Но как бы то ни было, они запихнули его со всеми остальными в воронок и будь здоров! Интересно, как он себя чувствовал в тюряге?

Только все равно это ничего не меняет. Ничегошеньки! Не ждите. Что она задумала, то и будет. Заметано! Но немножко больше уважать его — это не помешает, так даже интереснее.

Лицо у нее стало по-настоящему серьезным; темно-синие глаза загорелись огнем и решительностью.

Нет, это еще не все. Если уж на то пошло — это только начало.

Домой, в свою комнату — от ненужных вопросов, от любопытных глаз. Закрыв за собой дверь, она принялась за сумку. Аккуратно достала и положила на стол номера „Сидней Стар“ и множество других дневных и вечерних газет, которые раздобыла в киоске метро.

Со всех страниц под полотнищами лозунгов на нее смотрело лицо настоятеля Мейтленда. Она долго созерцала его с каким-то мстительным удовольствием. Затем взяла ножницы и начала вырезать.

Через некоторое время от каннибальского пиршества, учиненного ею над газетами, осталась кипа вырезок. Все это было тщательно уложено в потрепанную папку, рядом с небольшой коллекцией моментальных снимков и совсем худосочным набором документов — свидетельством о рождении и смерти (одно рождение, одна смерть). Жемчужиной всей коллекции были, однако, не документы, а пачка зачитанных до дыр газетных вырезок, пожелтевших от времени и разодранных по краям, — действительно сокровище, которым могла похвастать любая девушка, единственное, быть может, в Сиднее, а то и на всем острове.

Ах, эти старые надоевшие газетные вырезки! Кому теперь дело до того, что произошло когда-то в Брайтстоуне — до катастрофы на шахте и смерти этих никому не нужных Калдеров? К черту их! Уже давно пора все это выкинуть! С черным пакетом для мусора Джоан вошла в свой офис и направилась прямиком к полкам с документами, где хранились нужные ей папки. Все один мусор! Пора на помойку. В печку!

Джоан Мейтленд никогда в жизни не ругалась. Но последнее время грубые слова так и просились на язык, а в голове вертелись дурные мысли, и остановить их она была не в состоянии. Разумеется, она молилась, как, впрочем, и всю жизнь. Но и здесь, в общении со Всевышним, тоже что-то разладилось и пошло вкривь и вкось. Что происходит?

Назревает что-то ужасное и очень опасное — в этом Джоан не сомневалась ни на минуту. Не сомневалась она и в том, что рано или поздно выяснит, что все это значит. А когда она докопается до истины, то, вне всякого сомнения, придумает что делать. Брайтстоун — а сейчас Сидней! — еще никто не знал, на что „способна“ мисс Мейтленд. Ну, так вот, мисс Мейтленд способна на все — уж в этом-то она была абсолютно уверена.

Но как действовать со всей решительностью и целенаправленностью, если не знаешь толком, в чем дело и откуда напасть — эта загадка отравляла ее дни и мучала по ночам. Частично это объяснялось болезнью Роберта. Возвращение его застарелых болячек, последствия тяжелейших травм и прежде всего сотрясения мозга в результате падения в шахту — только этим можно было объяснить его непредсказуемое поведение, эти самовольные отлучки неизвестно куда, такие идиотские поступки, вроде демонстрации в защиту „Алламби“.

Ну, ладно, с этим, положим, она может разобраться. Пока он отмахивался от всех ее вопросов и слушать не хотел о том, чтобы лечь в клинику к хирургу, который оперировал его после несчастья и у которого, скорей всего, сохранились все рентгеновские снимки и результаты анализов. Но после этой ужасной сцены на демонстрации, когда Роберт зашел так далеко, что позволил себя арестовать, он уже не мог делать вид, что все прекрасно. Теперь ему придется отправиться к врачу.

Это номер один — с этим разобраться несложно, считала она. А тот странный приступ, когда он вышел из приемной архиепископа? Служитель видел, как он стоял, прижавшись к стене, и счел своим долгом сообщить об этом. Ну, с этим, в общем, тоже можно разобраться, ничего ужасного не произошло. В известном смысле даже к лучшему: этим можно объяснить его странное поведение, спровоцировавшее высшие эшелоны церковной власти отказаться от мысли продвигать его вперед — ведь он сам проявил полную незаинтересованность!