Греко-персидские войны

Экипаж на триере был больше, чем на пентеконтере. Рассказывая об афинянине Клинии, участнике битвы при Артемисии, Геродот назовет общую численность людей на борту триеры: «Он на собственное иждивение вооружил двести воинов и прибыл на собственном корабле» (VIII, 17). Эту информацию дополняет Плутарх: «Аттических кораблей было сто восемьдесят; на каждом из них было по восемнадцати человек, сражавшихся с палубы; из них четверо были стрелки, а остальные – гоплиты» (Them. 14). По мнению современных исследователей, состав команды на триере выглядел так: «170 гребцов, набранных среди фетов (4-й цензовый класс), которые иногда используют свои весла; 30 человек, управляющихся со снастями и вычерпывающих воду; 10 гоплитов (эпибатов), призванных сбрасывать пытающихся захватить судно врагов или, напротив, брать чужой корабль на абордаж; триерарх (обязательно гражданин) – лицо, на которое возложена литургия, связанная с управлением судном, и его штаб; лоцман; старший матрос, задающий ритм гребцам под звуки флейты»[54]. Что в общих чертах согласуется с данными Геродота и Плутарха.

Между тем обстановка в Элладе становилась все более тревожной. Ходили слухи, что Ксеркс идет походом только против Афин, и что многие города уже изъявили царю покорность, дав землю и воду. Что немало эллинов не хотят воевать против азиатов, а многие откровенно сочувствуют персам. Что на море и на суше невозможно противостоять мощи Ахеменидов. Страх опустился на Грецию. В это неспокойное и грозное время афиняне решили вопросить богов о дальнейшей судьбе своего города.

Пророчество, принесенное афинскими посланцами из Дельф, не сулило Афинам ничего доброго и повергло граждан в уныние: «Остров божественный, о Саламин, сыновей своих жен ты погубишь». Но Фемистокл и эту ситуацию сумел повернуть на пользу делу и заявил растерянным соотечественникам следующее: «Это сыновья врагов, не то бог не назвал бы Саламин “божественным”» (Polyaen. I, 30, 1). Казалось, что вопрос исчерпан, но афиняне не успокоились и отправили в Дельфы новое посольство. Новый ответ, полученный от оракула, тоже не внушал оптимизма: «Лишь деревянные стены дает Зевес Тритогенее». Тритогенея – один из эпитетов богини Афины, и согласно пророчеству получалось, что город могут защитить только некие деревянные стены. Большинство граждан пришло к выводу, что необходимо срочно укреплять Акрополь, хотя были и те, кто вообще предлагал подчиниться персам или же покинуть Афины и уплыть в другую страну. Но Фемистокл в очередной раз истолковал пророчество в нужную для себя сторону. Он просто объяснил согражданам, что «деревянные стены» – это афинские боевые корабли, которые и спасут город. Такое простое и понятное объяснение вызвало среди афинян взрыв энтузиазма было принято решение всеми силами сражаться против персов, если последует вторжение.

Фемистокл понимал, что в одиночку Афины не выстоят против персидской мощи. Не желая, чтобы повторилась ситуация, сложившаяся накануне Марафонской битвы, когда Афины остались в одиночестве перед вражеским вторжением, он решил заняться поиском союзников.

Это оказалось непростым делом, недаром Геродот подчеркнул, что в Элладе были войны «между разными городами, но самая ожесточенная между афинянами и эгинцами» (VII, 145). Впрочем, был город, который так же искал военного союза с Афинами, как и Афины с ним, – Спарта. Объединив усилия, Афины и Спарта становились тем ядром, вокруг которых могли сплотиться и остальные греческие полисы, пожелавшие выступить против персов. Принципиальным моментом было и то, что спартанцы стояли во главе Пелопоннесского союза и располагали сильнейшей армией в Балканской Греции.

Другое дело, что спартанцы решили узнать волю богов относительно грядущей войны и отправились в Дельфы за оракулом. Как и следовало ожидать, пророчество не было жизнеутверждающим: