Гремучий студень

— Наговариваете, барин! А вот, что я скажу, хоть для протокола, хоть перед Богом, — он опять осенил себя крестным знамением. — Давеча весь день, безотлучно, лестницу починял! Две ступеньки заменил, перилы правые. Никто к г-ну артисту не заходил, и тем более, не врывался, — да разве ж я бы такую подлость позволил? Только посыльный из лавки принес пару бутылок вина, а больше никаких посетителей. Истинный крест!

В третий раз перекрестился, отметая всякие наветы. Честный слуга, никакого безобразия не допускающий.

— Но как же… — бормотал Шубин. — Протокол же…

Митя тоже запутался в открывшихся фактах, поэтому оглянулся к Мармеладову, тот ведь мастер объяснять. Но сыщика не оказалось рядом. Воспользовавшись моментом, он незаметно ускользнул и осмотрел лестницу, ведущую во второй этаж. Теперь вернулся на крыльцо и с живейшим интересом слушал отповедь Харитона.

— А у вас какое мнение? — спросил Шубин, хватаясь за это мнение, как утопающий за соломинку.

— Врет он, — откликнулся Мармеладов.

— Копоть печная! — почтмейстер замахнулся на привратника.

Сыщик одним прыжком оказался подле них и перехватил руку приятеля.

— Ох, Митя, до чего же горяч, даже в холодную осень! Не дослушал, не разобрался… Столетов врет. Не было у него никаких бандитов. Мне двух спичек хватило, чтоб ступеньки осмотреть. Лестница пыльная, давно не метенная, следы видно четко. У артиста сапожищи большие, подкованные. У юнца из лавки — нога узкая, подметки дырявые. Столетов поднимался шатко, мотало его из стороны в сторону. Посыльный шел ровно, у самой стены. А больше там никто не проходил. Трое здоровых лбов натоптали бы, что твои слоны. Так что выдумал артист эту историю.

— Зачем? — взмолился финансист. — Зачем ему это нужно? И где же украденные деньги?!

— Это мы спросим у него лично, когда проспится, — Мармеладов протянул привратнику серебряный рубль, за беспокойство. — Зови, Митя, извозчика. Разъедемся по домам, греться.

VI

С утра шел снег. Мягкие белые хлопья облепили треуголку, придавая ей еще более нелепый вид, — словно достойный почтмейстер водрузил на голову плюшевого медведя, из прорех которого торчит вата. Митя уже многократно зарекся спорить с Ковничем, да хоть бы и с кем другим, на потешный заклад. Отныне — только на деньги. Проигрыш больно бьет по карману, но это легче перенести, чем такое вот унижение.

— Может лучше вовсе не спорить? — спросил Мармеладов, угадавший мысли приятеля.

— Чем же тогда жить? — воскликнул Митя. — Сам посуди, жизнь у меня спокойная, служба — скука смертная. Азарту нет. Летом на ипподроме скачки, я всегда ставлю против фаворита. Ты представить не можешь, какое это чувство… На последнем повороте конь вырывается вперед, наездник уже привстал в стременах, салютует публике… И тут слева, на рысях, твоя темная лошадка. Набирает темп, обходит чемпиона на полкорпуса, на корпус. Стрелой несется вперед. Мужчины орут, дамы визжат и ты, вместе со всеми, захваченный азартом, кричишь: «Давай, давай, родная! Дава-а-ай!»

Он и вправду закричал на весь бульвар, тут же смутился и добавил тише:

— Вот этого хочется. С судьбой играть, смеяться в лицо опасности. А сейчас ипподром закрыт до весны, хочется азарта и приключений, которые взбодрят кровь.

— Рискну предположить, — усмехнулся сыщик, — что на ипподроме люди молятся искреннее, чем в церкви.

— Все напропалую молятся! — подтвердил Митя. — Николе Угоднику, архангелу Гавриилу, потом еще нашему гусарскому святому, а также Фролу и Лавру — покровителям лошадей. И, конечно, святой Варваре.

— Любопытно. А ей-то почему?

— Так она же от молнии уберегает. А на скачках каждый второй кричит жокеям: «Разрази тебя гром!»

Приятели брели пешком, поскольку Мармеладов захотел узнать, сколько времени ушло у актера Столетова на вчерашнюю прогулку с бомбой. Выходило так: от дома до сберегательной кассы — около двадцати пяти минут, после до Кокоревского сада еще полчаса, оттуда до набережной Яузы примерно столько же.

— Если учитывать время, пока Шубин с помощником перекладывали деньги из несгораемого шкапа в гербовый пакет, да сидение актера возле клумбы, то получается больше двух с половиной часов.

— С похмелья такая прогулка излишне утомительна. Да ещё с тяжелой жестянкой на шее, — вздохнул Митя. — Мне всю ночь не давала покоя эта история. Раз Столетов все выдумал про бандитов, может он сам соорудил фальшивую бомбу? А страх и рыдания искусно разыграл. Он же артист, ремесло у него такое.

— Это невозможно, — улыбнулся сыщик. — Мы с Михаилом Ардалионовичем знакомы шапочно, близко не разговаривали. Но готов спорить, коль уж ты жить не можешь без азартного заклада, что руки у актера дрожат от постоянных возлияний. Тут галстух повязать — целый подвиг, не то, что бомбу смастерить.

— Так она же не настоящая, а значит и не опасная.

— Но выглядела, как настоящая. И капсюль с ртутью, судя по словам Шубина, был подлинный. А это хрупкая штука. Стекло тонюсенькое, одно неосторожное движение — лопнет. Трезвый человек без сноровки и то не сумеет склянку в студне правильно утопить, а Столетов тем более.

— Кто же ее соорудил?