Гремучий студень

– Да уж, подручных он подобрал себе под стать. Такие же лиходеи, – журналистка зябко передернула плечами, хотя в комнатке не было сквозняков. – Взять хоть бандита по кличке Хруст! Этот гигант убивает голыми руками. Сжимает голову жертвы с двух сторон и раскалывает череп, как орех. А другой – Рауф, носит ленту на глазу, чтобы тот всегда был привычен к мраку. В нужный момент сдергивает повязку и видит в темноте, будто кошка. Этот особенно ненавидит жандармов, поскольку однажды на допросе его накормили «шлиссельбургской кашей». Слыхали вы про такую пытку? Ее применяют к политическим арестантам. Засовывают широкую трубку в…

– Лукерья Дмитриевна!

– Сыплют внутрь картечь вперемешку с толченым стеклом…

– Избавьте от подробностей.

– А? Да, конечно… Простите, – журналистка закусила губу. – У меня просто в голове не укладывается, что люди, поставленные охранять закон и порядок, готовы идти на подобную жестокость.

– Не так страшен дьявол, как ангелы, с пеной у рта сражающиеся за правое дело, – Мармеладов отхлебнул из чашки, поморщился. – Чай простыл. Хотите еще?

Он приоткрыл дверь и позвал:

– Серафима!

Из коридора послышалось недовольное ворчание.

– Ой, да когда же вы утихомиритесь?

– Скоро, миленькая. Скоро! А пока что принеси еще кипятку.

Лукерья в это время отошла к окошку и в задумчивости водила пальцем по стеклу. Не поворачиваясь к сыщику, спросила:

– Знаете, как Рауф взорвал жандармское отделение? Он влез на второй этаж, в кабинет офицера, привязал его к стулу, вспорол несчастному живот… И вложил бомбу, – она говорила с паузами, пытаясь побороть подкатывающую к горлу тошноту. – Офицер кричал благим матом, к нему сбежались все жандармы. Увидели кровь, попытались перевязать рану… И тут громыхнул взрыв! Но Бойчук задумал нечто еще более страшное…

Журналистка резко обернулась и подошла к Мармеладову.

– С недавних пор он везде похваляется, что еще до нового года убьет императора.

– Разве не все бомбисты хотят этого? – переспросил сыщик.

– Вовсе нет. Представьте себе, народовольцы до сих пор не имеют общего мнения по данному вопросу. Много спорят, да все впустую. Но даже те, кто желает смерти Александру Николаевичу, не испытывают к нему неприязни. Они признают, что это лишь жестокая необходимость. Они готовы метнуть бомбу в символ самодержавия, а не в человека. Бойчук же переполнен столь жгучей ненавистью к императору, будто тот лично обидел его.

Сыщик помолчал немного, раздумывая о последствиях следующей фразы, но все же решился:

– Лукерья Дмитриевна, вы всегда ратовали за то, чтобы журналисты в своих суждениях не были предвзятыми. Полностью разделяю эту точку зрения. Но заметно, что эту ситуацию вы принимаете чересчур близко к сердцу. В ваших словах о Бойчуке чувствуется откровенная неприязнь.

– А я и не скрываю своей ненависти, – она яростно топнула каблучком. – Вы такой умный и проницательный. Неужели не понимаете? Неужели вам нужно все объяснять? Это бомбисты Бойчука кинули три бомбы в открытые окна конторы обер-полицмейстера на Волхонке. Это его люди убили моего жениха!

Лукерья почти прокричала это, а потом резко сорвалась на шепот:

– Нельзя сказать, что я любила его, но все-таки, приятные чувства…

– Вы сказали – убил? Стало быть, Прохор Степанович…

– Скончался в больнице. Вы не читали в «Известиях»? В некрологе нет ни слова про взрыв, но…

Она отвернулась и заплакала.

– Луша…

Сыщик обнял ее вздрагивающие плечи. Девушка доверчиво потерлась затылком о его небритую щеку, прижалась всем телом. В ее движениях было столько робости, обычно не присущей этой взрывной и решительной особе, что Мармеладов на секунду растерялся и замер, не находя нужных слов.

Именно в эту секунду и распахнулась дверь.

– Фу-ты, ну-ты! – прошипела Серафима. – А я гляжу, у вас тут и без кипятка пар идет!

Мармеладов приложил палец к губам, но служанка сделала вид, что не заметила. Она поставила на стол кружку с горячей водой и сложила руки на груди.

– А я-то думала, в их-ституте благородных девиц обучают манерам. Аль она у тебя вовсе и не благородная?

Лукерья испуганно всхлипнула и отвернулась, спрятав заплаканное лицо на груди сыщика.

– Аль она у тебя уже и не девица?

Уши журналистки горели, как грозди калины в морозный день.

– Да что ты лаешь, выжига? – нахмурился Мармеладов. – У нее жених погиб.

– Это чего ж получается, один прахом пошел, сразу кинулась нового искать? – не унималась прислужница. – Слышь, скавалда, а чего ж ты к непутящему-то притянулась? Аль получше кавалеров не нашлось?

Рыдания все-таки прорвались наружу и Лукерья застонала в голос.

– Мать честна! Ты чего ж, и вправду плачешь? – всплеснула пухлыми руками Серафима. – А я-то, дуреха, тебя по кочкам несу… Ну все, все. Москва слезам не потакает. Пойду уж, поищу пирога для тебя, горемычная.

Дверь она закрыла со всей возможной осторожностью, чтобы лишний раз не стукнуть.

Лукерья робко отстранилась от сыщика.