Гремучий студень

– Всякое в жизни видала, но бантик-то там зачем?!

Никто не ответил, и она вышла из комнаты, покачивая головой.

Лукерья старательно смотрела в окно, избегая встречаться взглядом с Мармеладовым. Тот пил остывший чай, зачерпывая ложкой варенье, и разглядывал револьвер.

– Стало быть, из этого малыша вы хотите застрелить Бойчука? – нарушил сыщик гнетущее молчание.

– Да! – Лукерья обрадовалась возможности вернуться к прежней теме и заговорила с излишним пылом. – Я подойду к нему поближе и выстрелю в самое сердце.

– Это будет ошибкой, – негромко сказал Мармеладов.

– Отомстить тому, кто бросил бомбу в г-на Чарушина? – вскинулась девушка. – А что же мне прикажете, простить убийцу и расцеловать?

– Полноте, Лукерья Дмитриевна! Прощать или нет – это личный выбор каждого. Я говорю о другой ошибке. Ваша безделушка годится лишь для того, чтобы велосипедисты могли бродячих собак отгонять. Голландцы придумали. Его и называют в Амстердаме: вело-дог. Выстрел громкий, пугающий, но внутри всего одна пуля, да и та, как видите, мелкого калибра, – сыщик разрядил пистолет и рассматривал патрончик. – Вы купили его в Петербурге?

– В порту, у одного матроса. За тридцать рублей.

– Вас обманули. За такие деньги можно купить надежный револьвер Кольта. Этому же красная цена – червонец, да еще и с пригоршней патронов. А вам дали только один?

– Мне больше и не надо, – закусила губу Лукерья. – Я буду стрелять в упор!

– Стрелять в сердце – большой риск. А ну-как пулька скользнет по ребру и уйдет в сторону? Или в крест на груди попадет? Это случается чаще, чем вы думаете. Нет, стрелять надо наверняка, в глаз, в ухо или вот сюда, в самое нёбо, – Мармеладов раскрыл рот и сунул ствол внутрь, – видите? Пуля пробьет мозг и человек умрет на месте, от кровоизлияния в голове.

Лукерья решительным жестом забрала у него пистолет и попыталась зарядить. Это получилось не сразу, поскольку пальцы дрожали – то ли от страха, то ли от гнева. Наконец, патрон уютно улегся в стволе, вело-дог закрылся с громким щелчком.

– Помогите мне найти Бойчука, – глаза журналистки ничего не выражали. – Жандармы считают его неуловимым. Бомбисты из Петербурга также не знают, где он скрывается. Но вы сумеете отыскать мерзавца!

– Вряд ли. У меня нет никаких зацепок. Отец и мать Бойчука в могиле. О других родственниках ничего не известно.

– Известно. Мне шепнули, где живут его бабка с дедом. В Нахабино, недалеко от Москвы. Как думаете, Бойчук может прятаться у них?

– Сомневаюсь. Если о родственниках бомбиста знаете вы, о них известно и жандармам. Стало быть, этот адрес под наблюдением. Да и не спрячешь в деревеньке банду, там каждый новый человек сразу на виду. А уж такая колоритная группа – великан, одноглазый… Нет, бомбисты в Нахабино не сунутся. Но порасспросить стариков не помешает.

– Я поеду туда немедленно! Все выспрошу, все разведаю…

– Ехать на ночь глядя? В этом нет смысла. Деревенский люд суеверный, вам никто не откроет. А если поднимете шум, то старики могут и сбежать. Нет, вам надо отдохнуть и завтра утром во всей красе появиться в «Ведомостях». Там уж и встретимся, а после обеда можно и в Нахабино ехать.

– Отправитесь со мной? Благодарю. Но теперь пора идти, – журналистка пыталась принять строгий вид, но неожиданно для себя зевнула – Вы правы. Как всегда правы. Я дико устала и хочу спать.

Сыщик потянулся за своим пальто.

– Я провожу вас.

– Нет, нет, что вы. Это неприлично.

– После всего, что между нами уже было…

– Опять ваши двусмысленности! Когда-нибудь захлебнетесь собственным ядом.

– Провожу хотя бы до извозчика. Время к полуночи, мало ли кто может встретиться.

– Я никого не боюсь! К тому же у меня есть оружие.

Она потянула пистолет из кармана шубки, но тот запутался в складках и вышла заминка.

– Тогда хотя бы научитесь носить его правильно. Например, в рукаве шубейки. Вот так, – Мармеладов взял ее за руку, отчего Лукерья вспыхнула, и показал, как лучше спрятать смертоносную игрушку. – Видите, гораздо удобнее. В случае какой неприятности вело-дог сам выпадет к вам в ладонь.

– Да, да, – она торопилась, чтобы скрыть свое смущение. – Прощайте, Родион… Романович.

XIII

Митя с подозрением оглядывал щербатое крыльцо.

– Никогда прежде не заходил в театр по служебной лестнице. На парадной красная дорожка да перила полированные. А тут рыбой пахнет, – он принюхался, – или еще какой мерзостью.

– А говорил, что увлекался театром, – напомнил сыщик. – Врал, выходит, о своих похождениях.

Почтмейстер наступил на первую ступеньку с чрезвычайной осторожностью, словно опасаясь, что она не выдержит его веса.

– Увлекался, конечно, как и все гусары. Ну как театром… Точнее сказать, актрисами.

– И что же, ни разу не врывался в гримерные с букетом цветов наперевес?

– Ой, что ты! Чуть не каждый вечер. Однажды, веришь ли, только букет и был, чтоб срам прикрыть, – протянул Митя мечтательно, вспоминая бурную молодость. – Но мы в обход не шли. Сцену брали штурмом, иной раз еще и «браво» в зале не отгремело, а мы уж свечи на рампе топчем.

– А наутро вам, поди, влетало от командиров?