Гремучий студень

Гришка покраснел. По свежим порезам на гладко выбритых щеках и полоске мыльной пены на виске было понятно, с чем связано опоздание. Он хотел встретить Клавдию во всей красе. Хоть и понимал, что она никогда не станет его любовницей, невестой, женой…

– Я приготовил шляпную коробку, – продолжал Бессарабец, тщетно пытаясь скрыть смущение. – Такую по улице нести удобно. И даже если встретишь городового, тот ни за что не догадается, что внутри бомба. Решит, что ты от модистки идёшь, несёшь обновку своей хозяйке.

– А я похожа на служанку? – губы ее дрогнули – то ли от обиды, то ли пытаясь сдержать улыбку.

– Для меня ты прекраснее любой княгини, – сказал и в который раз покраснел, и тут же вернулся к деловому тону, хватаясь за интонацию, как утопающий за верёвку. – Ты неси осторожно, но ничего не бойся: я поставлю предохранитель из проволоки. Пока часы не заведут, взрыва не случится…

Он снял сюртук и повесил на спинку стула.

– В момент все закончу! Пять минут. Ты пока пей чай.

Клавдия не видела гришкиных рук, но и без того понимала, что он опускает в вязкий динамитный желатин стеклянную трубку, запаянную с двух концов. Это капсюль. Внутри белый порошок – гремучая ртуть. Сверху намотает проволоку, чтобы капсюль не болтался из стороны в сторону, загнет края проволоки наружу и плотно закроет крышку.

– Понесешь коробку – не прислоняй ее к железной ограде, – продолжал давать инструкции Бессарабец, – и на топор случайно не поставь. Примагнитится, потом не оторвешь. А если пойдешь по улице со шляпной коробкой, к которой прилип топор, это будет выглядеть подозрительно.

Он дурашливо высунул язык.

Клавдия засмеялась, звонко и весело, представив нелепую картину, и потому не услышала, как в глубине жестяной коробки раздался сухой треск. Но сразу поняла случилось что-то страшное. Румяные щеки Гришки побледнели, словно у мертвеца, пролежавшего ночь в выстуженной комнате. Она встала со стула и шагнула к нему. Помочь, спасти.

– Не подходи! Иначе оба погибнем.

– Что… – пересохшее горло не выпускало слова наружу. – Что случилось?

– Капсюль… Чертова трубка лопнула посередине. Я пальцем зажал, но не уверен, что смогу вытащить. Слишком глубоко утопил в студень, одна крупинка ртути выскользнет и… все…

Бессарабец расставил ноги пошире, для надежности. Сжал зубы, стараясь погасить нервный спазм, поднимающийся из живота и скручивающий тело в узел.

– Не сдавайся, родной! – ласковое слово вырвалось невольно, но никто из них не заметил этого. – Надо попробовать.

– Попробую, когда ты уйдешь отсюда в безопасное место.

– Но я не могу…

– Ты должна! Обязана уйти, слышишь?!

– Что ты такое говоришь, Гришенька…

– Правду. Я не хочу, чтобы ты умирала.

– А как же ты? – прошептала Клавдия.

– А что я? Бомбы создавал, зная, что от них люди погибнут. Не жалел этих людей, значит, сам жалости не заслужил. Если смогу и вытащу капсюль – возвращайся. Чай допьем. А если нет, помолись за упокой души.

Она устремилась к выходу, не видя ничего от набежавших слез.

– Стой! – окликнул Бессарабец. – На спинке стула сюртук висит. Возьми в кармане… Не в этом, в потайном, изнутри нашитом. Да! Нащупала?

Клавдия достала гильзу от револьверного патрона. Вместо пули в ней торчал шарик из хлебного мякиша.

– Что там?

– Стрихнин. Убивает мгновенно, а противоядий от него ещё не придумали.

– За… зачем тебе это?

– Все время ношу с собой. На случай ареста. Знаю за собой один грех – боли боюсь. Очень. Начнут жандармы пальцы ломать и я не выдержу, сдам всех. А они начнут, – вздохнул Гришка. – Непременно будут мучить. Они и с барышнями не церемонятся, такие непотребства творят… Возьми яд. Если придут за тобой, а бежать некуда, сыпь порошок под язык. И жандармы уже не смогут причинить тебе зла. Бери и беги!

Девушка опрометью бросилась к дверям.

– Стой! – всхлипнул он. – Не уходи так… П-поцелуй меня…

В этот миг она по-новому ощутила эту роскошную комнату. Прочувствовала каждый уголок, заботливо утянутый шелковыми обоями с орнаментом из бутонов и яблок. Стены как будто начали сжиматься. Ещё несколько минут и комната превратится в тесный гроб с богатой обивкой. Клавдия вернулась к столу и по крупным каплям пота, выступившим на лбу, по безумным искрам в глубине смородиновых глаз, и по этой просьбе, безнадежно-бесстыдной просьбе, прочла его будущее. Страшное и пустое. Она целовала Гришу как покойника, без страсти и возбуждения – эти губы уже умерли, в них нет ни тепла, ни подвижности. Живой труп, который затаит дыхание после этого счастливого момента и будет держаться, сколько сможет.

Минуту.

Две.

Максимум три.

А потом отпустит палец и станет воспоминанием.

Клавдия сбежала по лестнице, не закрыв за собой дверь – кого теперь стесняться?! В голове раскалённые молотки чеканили: «Наша борьба важнее любви, важнее жизни и даже смерти!» А она кусала губы, чтобы не разрыдаться в голос, и гнала предательские мысли о том, что их лозунги – несусветная чушь, а борьба за светлое будущее – сплошной обман. Гораздо лучше жить в маленьком домике с дорогим сердцу человеком, растить детей, внуков…