Гремучий студень

– И с этими недотепами империю от бомбистов защищать? – вздохнул полковник. – Черт с тобой, Кашкин. Спи! Разбудишь его через полчаса, – бросил он унтер-офицеру, выходя из дома. – Сам-то не уснешь?

– Никак нет!

Но когда полковник вышел за порог, жандарм тоже зевнул.

ХХХ

Лукерья уснула в санях, заботливо укрытая шинелями. Жандарм старался не стонать и почти не скрипел зубами, хотя девица положила голову именно на то его плечо, которое пробила пуля. В больнице раненые настояли, чтобы доктор в первую очередь осмотрел г-жу Меркульеву.

Она не возражала.

Она так и не вынырнула из тягучей полудремы – ходила, говорила, улыбалась, почти не осознавая этого, как лунатик. Лишь когда царапину на лбу смазали йодом, Лукерья ойкнула и ненадолго пробудилась. Но в санях, скользящих по утреннему снежку к Пречистенке, журналистка снова провалилась в сон. Вознице пришлось потрясти ее за плечо:

– Приехали, вот десятый дом.

Она постояла несколько минут на улице, вдыхая морозный воздух, чтобы окончательно прогнать сон. Потом распахнула дверь, шагнула в общий коридор и прикусила губы, чтобы не закричать.

В простенке между двух дверей сидел Хруст.

Не может быть!

Бандит погиб в Хапиловке – бомба взорвалась, он пролетел через всю комнату, рухнул навзничь. Тот офицер потом сказал: «Мертвый, башка вся в крови». Откуда же здесь этот амбал? И как он успел появиться раньше нее?

Призрак, не иначе…

Она еле слышно выдохнула и попятилась на улицу. Доска под ногой пронзительно скрипнула и этот ужасный звук разбудил чудовище. Призрак поднял окровавленную голову. Тяжело поднялся, упираясь спиной в стену. Пошел к Лукерье, раскинув руки, будто радушный хозяин, возжелавший обнять гостью. И все это в полной тишине! Хруст не произнес ни слова, ни звука, отчего девушка все больше убеждалась, что перед ней привидение. Бесплотный дух. Эти огромные ручищи – лишь плод испуганного воображения. Просто дым, сквозь который можно проскользнуть в комнату Мармеладова.

Она рванулась вперед, но призрак сгреб ее в охапку, не позволяя вырваться. Журналистка услышала как стучит сердце под кумачовой рубахой – значит, живой. Как-то сумел воскреснуть и свою вторую жизнь решил начать с убийства. Подслушал адрес, по которому собралась ехать журналистка, подстерег…

Две огромных ладони сжали ее виски, пальцы больно вдавились в затылок. Хруст поднял девушку на целый фут, она болталась, словно платье на веревке. Громила надавил сильнее и зарычал:

– Вот и все, шалава.

Хриплый голос разогнал наваждение, Лукерья вытряхнула из рукава револьвер и ткнула в широкую грудь бандита.

– Пусти. Убью!

Тот скосил глаза:

– Что? Этой пукалкой? Да меня бомбы не берут.

Хруст хохотал, широко разевая рот. Луша сморщилась от водочного перегара, а потом, вспомнив наставления сыщика, сунула ствол вело-дога в гнилозубую пасть и нажала на тугой крючок.

Ничего себе!

Пистолетик махонький, а звук раскатился, как ей показалось, до самого Кремля. Все жильцы проснулись, топтались за тонкими дверками, прислушивались, шушукались, но никто не выглянул – мало ли, сколько еще патронов у стрелка. Выйти отважился лишь Мармеладов. Судя по мятому костюму, спал он одетым и проснулся еще до выстрела, разбуженный шумной возней в коридоре и громким смехом бомбиста. Сыщик чуть не споткнулся о мертвого амбала.

– Что случилось?

– М-мамочки мои! Я убила человека, – нервное напряжение схлынуло, девушка стояла возле трупа на коленях и рыдала. – Приставила дуло к его голове, спустила курок… И теперь он мертвый…

Мармеладов склонился к убитому и, прежде всего, убедился, что тот не дышит. Потом поднял вело-дог и положил в карман сюртука. Лишь после этого обернулся к Лукерье, которая продолжала причитать:

– Мамочки мои! Его жизнь только началась, а я взяла и выбросила ее…

– Это не имеет значения, – оборвал ее сыщик.

Он крепко обнял журналистку за плечи, но говорить старался спокойно, даже излишне сухо, подавляя бурю чувств, клокочущую внутри.

– Вело-дог придумали для того, чтобы отгонять собак. Если бы на вас кинулся бешеный пес, стали бы вы переживать, что пристрелили его?

– Но это же не пес, – всхлипнула Лукерья. – Че… Человек же…

– Только внешне, уверяю вас.

– Вы правда так ду… думаете?

– Ядрена морось! В коридоре обжимаются. Мало вам комнаты? – Серафима пришла из своей каморки под лестницей, на ходу оправляя юбку. – Стрелять-то было зачем? Хозяйка от бессонницы мучается, под утро заснула, а вы тут…

Служанка заметила мертвого бомбиста и осеклась.

– Это кто же его? Ты или… Она, что ль?

Сыщик кивнул.

– Ой, девчушка! Натерпелась, поди, страху-то, – захлопотала Серафима. – А ты чего застыл? В комнату неси, у нее ноги не пойдут. Я за водой сбегаю.

Сыщик подхватил Лукерью, донес до оттоманки, накрыл пледом и присел рядом, на краешек.

– А я ведь видела прежде, как его убивали. В Хапиловке, где бомбисты прятались, – она смотрела в потолок и говорила тихо, безжизненно. Потом вцепилась в руку сыщика и затараторила:

– Я должна пересказать вам все, что услышала!

– Это после успеется.

– Нет, немедленно!

Мармеладов слушал ее скороговорку, не перебивая, пока не пришла Серафима.