Гремучий студень

– Господи, да чего ты ее одетую-то уложил? – поразилась служанка. – Спишь в костюме, и барышню к тому же приучаешь? Эх, пентюх… Ей же дышать нечем, грудь пинджаком утянута! Все, отойди! Сама ее раздену. Ты пока снотворного накапай, я у хозяйки взяла.

Она протянула пузырек и стакан с водой. Сыщик шагнул к столу, а служанка принялась хлопотать над Лукерьей.

– Не бойся, золотко, все позади. Поспишь и легче станет. Синяки заживут, царапины затянутся. А я пока одёжу твою почищу, юбку залатаю. Будешь красавицей ходить. Спи, милка. Спи-отдыхай!

Она собрала вещи в узел и вышла из комнаты.

Мармеладов считал капли, шевеля губами.

– Девятнадцать… Двадцать. Все.

Подумал и добавил еще две, для надежности. Лукерья послушно выпила из чашки, а потом оттолкнула сыщика кулачками.

– Вы меня не слушали! – возмущенно воскликнула она.

– Слушал. И очень сосредоточенно.

– Ну и что думаете? Я совсем запуталась. Я уже ничего не понимаю. Охранка, бомбисты… Кто прав?

– Да все правы, – сказал Мармеладов. – Кого из них ни спроси, все считают правыми себя, а остальных – лжецами.

– Но все правыми быть не могут!

– Это лет через сто рассудят.

– Бог рассудит?

– Нет. Потомки, которые будут писать историю. А Бог как раз призывал не судить.

Она натянула одеяло до самого подбородка.

– Я так устала от этого ужаса. Хочу уехать из Москвы, как можно дальше.

– Куда же, если не секрет?

– Туда, где не взрывают бомб. В Европу! За это утро я стала старше на тысячу лет. Я поняла, что жизнь может оборваться в любой момент, а потому нужно жить только сегодняшним днем.

Лукерья протянула руки, обняла сыщика за шею и крепко поцеловала его в губы, не обращая внимания на съехавшее одеяло. Но потом отпрянула, испугавшись своего порыва.

– Вы пьяны? – удивленно спросил Мармеладов.

– Если бы! Двух глотков арманьяка маловато, чтобы забыть обо всем. В том числе и о приличиях.

Она отвернулась к стене и задышала ровно, будто уснула. Но через минуту заговорила, не поворачивая головы.

– Вы чёрствый человек, не умеющий оценить глубину чувств настоящей женщины. Но я не держу на вас зла или обиды. Но… Неужели вы, такой умный, и не понимаете простых вещей?! Вы скучнейший человек на всем белом свете, Родион… Романович. Вы… Вы… За-ну-да! И я… вас…

Девушка громко зевнула и на это раз, уже без всякого притворства, провалилась в глубокий сон.

– Ты скажи, головастый, что с упокойником делать? – Серафима бочком протиснулась в комнату, сжимая в руках кочергу. – Нехорошо, что он в коридоре-то лежит. Хозяйка уже послала мальца к околоточному.

– Злится? – спросил сыщик.

– А то! Неистовствует. В ее спокойном и честном доме такие вот безобразия. Ох, обалдуй… За твои выходки потащат нас всех в каталажку.

– С полицией я вопрос улажу, – отмахнулся Мармеладов. – Поеду к полковнику Пороху. Скажи квартальному, что дело это политическое. Пусть убитого отвезут в участок на Солянке. Запомнила?

– Чего же тут запоминать? Порох и Солянка.

– Я мигом обернусь. А ты пока Лушу… Лукерью Дмитриевну одну не оставляй, – в голосе сыщика прорезалось беспокойство. – У того бандита сообщники имеются.

– Пущай сунутся! – она потрясла кочергой. – Ты беги, шебутной. Не сумлевайся, никто сюда не войдет. Разве что хозяйка захочет взглянуть, с кем ты шашни крутишь.

– Я не…

– Беги, говорю! Девица твоя проспит до сумерок, но ей оно на пользу, после всех тревог.

XXXI

– Никак не можно-с! – унтер-офицер заступил дорогу Мармеладову. – Илья Петрович спать изволят.

– Неужели?! – усмехнулся сыщик. – Железный человек заржавел?

– Приехал из Хапиловки, сел к столу, бумаги перебирать, щеку рукой подпер и уснул. А в другой руке цыгарка дымится. Я ее потом уж вынул осторожно, чтоб пожара не случилось, на цыпочках вышел и дверку прикрыл. Пусть отдохнет полковник, исхлопотался весь. Проявите понимание.

– Но я по срочному вопросу.

– Да уж не срочнее моего будет, – жандарм воровато оглянулся на закрытую дверь и понизил голос до шепота. – Я приехал из Хапиловки доложить, что бомбист сбежал. Но будить его высокородие не рискнул. Выспится, потом уж с новыми силами споймаем убивца.

– Это который сбежал? – заинтересовался Мармеладов. – Хруст?

– Мне их клички неведомы. Амбал в красной рубашке. Он под столом лежал, притворялся убитым. Рожа в крови, пылью припорошен – чисто мертвяк. А потом разъехались все, только мы вдвоем остались обыск проводить. Я на двор вышел, сарай проверить. Кашкин в доме остался. Ну и прилег поспать на бандитский тюфяк. Тут, видать, этот гад и выполз. В окно выпрыгнул – и к саням. Вскочил, вожжи натянул, свистнул залихватски. Я пока выскочил из сарая, его уж и след простыл. Стрельнул пару раз вслед, да бестолку. А из Хапиловки этой пока доберешься. Извозчика там не встретишь, пришлось пешком, по косогору…

– А Кашкин что же, не пошел?

Унтер-офицер стянул с головы фуражку и потупился.

– Нету больше Кашкина. Погиб боевой товарищ. Этот верзила бедолаге голову раздавил. Спящего не пожалел. А сам убег… Ништо, я разыщу этого бандита, где бы он ни прятался. Пристрелю, как собаку.