Грешная и желанная

Хоть раньше он и шутил на эту тему, теперь слегка встревожился и в два шага оказался рядом с холмиками.

Присел на корточки и всмотрелся внимательнее.

Земля была темная и рыхлая, но не похоже, чтобы тут рылось какое-то животное или ее разворошило лошадиное копыто.

Скорее тут что-то сажали.

К первому колышку был прикреплен клочок писчей бумаги, на котором изящным, каллиграфическим почерком написано одно слово: «Колумбины».

А на втором: «Астры».

Йен опустился на пятки.

Должно быть, она посадила их в память о матери.

– Проклятье. – Он это скорее выдохнул, чем сказал. Йен закрыл глаза. На него нахлынул вал, будто прорвало плотину. Словно обрушился поток солнечного света, и это было больно, и это было великолепно.

Теперь он понял, отчего так мучительно болело сердце вчера ночью. Просто в нем, наконец, распахнулись до сих пор запертые двери.

Для начала наследник герцога де Нёвиля удивил Тэнзи тем, что оказался не таким уж и красавцем.

О, он был достаточно привлекателен – все в нем казалось выверенным: черты лица, руки, ноги, зубы. Высокий, длинноногий. Волосы песочного цвета, серые глаза поблескивают, лицо чистое. Манеры превосходные и отполированные, как домашнее серебро – старинное серебро, передаваемое из поколения в поколение и стоящее несметных денег. Все в комнате сверкало: хрусталь, фарфор, столовые приборы, обивка мебели, его достойный восхищения полный набор зубов.

В нем чувствовалась некая едва ощутимая самоуверенность, присущая тем, кто считает себя хозяевами жизни.

До тех пор, пока не посмотрел пристально на Тэнзи.

После чего уставился на нее, приоткрыв рот, как зеленый юнец.

Это заставило ее опустить ресницы.

– Очень п-приятно познакомиться, мисс Дэнфорт.

Ага, заикается. Она обожала, когда мужчины при взгляде на нее начинали заикаться.

Вообще-то он очарователен. Точнее, так ей полагается думать. Но в какой-то момент обаяние как понятие стало восприниматься ею по-другому. Как вызов. Несокрушимая уверенность.

Герцог низко, очень низко склонился над ее рукой и затем медленно выпрямился.

– Все, что я о вас слышал, – чистая правда.

А! Так о ней уже говорят.

В один прекрасный день она станет так же знаменита, как и Йен Эверси.

– Какого дьявола ты тут делаешь?

Йен круто повернулся. Колин стоял в дверях библиотеки, открыв рот.

Йен незаметно взял книгу, которую вытащил с полки, и прикрыл ее рукой.

– Это что, и вправду так удивительно?

– В последний раз, насколько я припоминаю, ты добровольно зашел сюда, когда отец приобрел с медицинскую книгу иллюстрациями, и ты решил, что в ней могут быть рисунки голых женщин.

– Они там были, – заметил Йен, – я не ошибся и был вознагражден за свои предположения. Несмотря на то, что их нарисовали со всеми внутренними органами. Я никогда не забуду это удивленное переживание.

«А теперь уходи», – мысленно взмолился он.

Но где там.

– Что это ты держишь, Йен?

– Ничего.

– Похоже на книгу.

– Если знаешь, зачем спрашиваешь?

– Это что, книга по анатомии?

Йен фыркнул.

Колин упал в кресло и посмотрел в окно.

– Я рад, что Женевьева будет жить рядом. Они уже почти решили купить то имение. Уверен, ты тоже рад, что твой заклятый враг будет жить рядом.

– Он мне не враг, – сказал Йен к своему большому удивлению.

– В таком случае, напоминание о том, что у тебя тоже есть совесть.

– Возможно, – коротко ответил Йен.

Он не хотел дальше просматривать книгу, пока Колин здесь. И в то же время очень сильно хотел этого. Чтобы найти ее, пришлось рыться на тех полках библиотеки, к которым он никогда раньше не подходил, и это отняло много времени.

Но все-таки он ее отыскал, а внутри крылись настоящие сокровища. По крайне мере, для него.

Колин, похоже, никуда уходить не собирался. Он покачал обутой в сапог ногой, уныло повертел пустой графин из-под бренди.

– Ну что ж.

– Колин, можно задать тебе вопрос?

– С каких пор ты спрашиваешь на это разрешения?

– Почему ты любишь Мэделайн? – небрежно произнес Йен.

Рот Колина распахнулся.

Даже когда Колин сидел в Ньюгейте, бледный, в кандалах, они не разговаривали о жизни и смерти, любви и утратах. Йен приносил ему самые лучшие плакаты. На одном Колина изобразили с рогами, и Йен вставил плакат для брата в рамку. Потому что для этого и существуют братья. Все прочие воспоминания были слишком драгоценны, чтобы говорить о них в тюремной камере.

Так что, разумеется, Колин был удивлен.

– Понятно. Надо полагать, для такого вопроса есть какие-то основания?

– Считай, что это… исследование.

Йен видел, что Колин смотрит на него скептически. Буквально спиной ощущал изучающий взгляд брата. Повисло странное молчание, и Йен замер. Сердце громко бухало в груди.