Грешник

Я посмотрел мимо нее. Здесь был Ти с камерой, не в состоянии скрыть свою довольную улыбку. У Джоан была такая же. Я осознал, что ради этого выключили музыку. Тусовщики в ожидании приглушенно болтали, растянувшись в неровную линию возле одной из дверей склада. Она была полностью поднята и я увидел ночное небо с тысячами горящих звезд.

Джереми стоял у двери, единственный, кто не ухмылялся. Его лицо было настороженным.

Я спросил:

— Он мне понравится?

Магдален повела меня через живой коридор к двери. Ти шел впереди, снимая мое выражение лица; Джоан следовала сразу позади.

Я вышел на ночную парковку. Три прожектора освещали мой подарок.

Это был мой Мустанг. Черный и сияющий, навороченный и новый — ну, больше нет. Он был новым, когда я купил его себе в награду за наш первый платиновый альбом, тогда я понял, что нельзя взять мустанг или свою душу в тур. Он не был новым, но все ще был нетронутым. Я знал, что это мой Мустанг из Феникса, а не просто арендованный автомобиль, потому что медаль Святого Кристофера[34] все еще болталась на зеркале заднего вида, где я ее и оставил.

В этом свете он выглядел расплавленным. Черная краска была отражением черного неба, пока казалось, что внутри пусто.

Дверь открылась.

Моя мать встала с пассажирского сидения.

Мой отец встал с водительского сидения.

Ти крутилися рядом, чтобы продолжать снимать мое лицо.

Это было отражением машины, которая была отражением неба, которое было кусочком вселенной, содержащей бесконечное нечто.

Не было ничего неправильного в моем отце, кроме того, что его лицо было немного похожим на мое, и не было ничего неправильного в моей матери, кроме того, что на ней был надет раздельный костюм, и не было ничего неправильного в них обоих, смотрящих на меня, кроме того, что это ощущалось так, как будто грузовик въехал в мое сердце.

— С днем рождения! — закричала толпа людей позади меня.

Джереми стоял возле машины, опустив плечи и глядя на меня. Он был единственным здесь, кто знал, что это не было подарком.

Я посмотрел на своих родителей. Они — на меня. Они многозначительно уставились на меня.

Я позволил им думать, что был мертв.

Я не позвонил им, когда миру стало известно, что это не так.

Внешне они совсем не изменились, разве что стали более пыльными и старыми. Мой отец всегда выглядел хрупким; сейчас он выглядел так, как будто у него рак. Я узнал ветровку, что была на нем надета. Я знал эти мамины туфли. В них не было ничего неправильного, кроме размеренного постоянства их жизней, круговорота «бакалея-офис-суббота-кровать-белье-стирка-воскреснаяслужба-вторник-рататуй-ночь-четверг-церковь-ополаскивательдлярта-повторить».

В них не было ничего неправильного, кроме того, что три года назад я решил, что скорее умру, чем стану таким, как они.

Они были действительно милыми людьми.

Они пригнали сюда эту машину для меня.

Я не мог пошевелиться, потому что движение могло привести к эмоциональному воссоединению с ними.

Громким и выдающимся голосом Магдален произнесла:

— Это будет такое шоу!

Это значило, что я стоял здесь слишком долго, выражение моего лица было слишком открытым и кто знает, как долго я не был Коулом Сен-Клером перед камерами.

Да и все равно я не знал, что бы он сделал. Я понятия не имел, что бы сейчас сделал Коул Сен-Клер, стоя лицом к лицу с этими людьми. Одной из причин того, почему я создал его, было то, что он не мог сосуществовать с ними. Потому что он был противоположностью, всем, чем не были они. Он был альтернативой тому, чтобы всадить себе пулю в башку.

Это не было мучительным, эта трансформация, до тех пор, пока я не возвращался домой.

А теперь: это.

Мне не нужно было волноваться о сопливом воссоединении. Оба мои родителя робко взглянули на камеры.

И это наконец стало моим напоминанием. В конце-концов, это все еще было шоу. Если им нужен был настоящий я, то стоило сначала позвонить.

Я бросился вперед и схватил свою мать за локоть. Небольшую птичью косточку, покрытую кардиганом.

— Добро пожаловать на телевидение! Не стесняйтесь! Давай сделаем ту старую штуку между матерью и сыном, а?

Я раскрыл перед ней руки в широком объятии, ужасно сентиментальный жест в стиле Коула Сен-Клера, потом закружил ее прочь от меня в танцевальном движении, а затем направился к своему отцу. Когда я обошел машину в его направлении, он уставился на меня, как на атакующего медведя. Но я не обнял его. Я просто схватил его за руку. Я по-мужски пожал ему руку, пока он на меня смотрел, раскрыв рот. Затем я использовал свою вторую руку, чтобы проделать то дружеское рукопожатие, включающее в себя хлопок ладонями и удар кулаками в конце.

— Какое славное воссоединение, — сказал я им обоим и оставшимся глазеть тусовщикам. Я отпустил безвольную руку своего отца. — Ошеломляющая пунктуальность. Я, вообще-то, только что записал здесь шедевр. Думаю, вы оба согласитесь, что, услышав его на крышесносящей громкости, не останется ничего, кроме как двигать своими бедрами.