Грешник. На острие

– Ты красивая, когда кончаешь. Хочу это видеть, – голос с низкой хрипотцой и взгляд на мои груди, колышущиеся в такт его движениям. – Давай, – звучит приказ, и меня тут же сотрясает от сладостных спазмов. Запрокинув голову, шепчу его имя и под скрип дивана кончаю. Разряды тока по конечностям, по моллекулам. По голосовым связкам и до кончиков пальцев. Меня подбрасывает, сжимаю мышцами его член, а Хаджиев, оскалившись, кончает.

Лежим долго. Смотрим в потолок. Мокрые и уставшие почти проваливаемся в сон.

– Тебе опять понравилось, – констатирует он.

– Ага, – вздыхаю. Сложно не согласиться.

– Так может попробуем?

– Что именно?

– Стать парой.

– И чем же мне это поможет? – приподнимаюсь на локте, чтобы видеть его лицо.

Шамиль вспотевший и большой. Мускулистый и смуглый. Ну точно жеребец. Качественный генофонд. Жаль, с кукушкой беда.

– Выйдешь за меня и Самсонов прекратит свою охоту.

– Ты знаешь его? – заглядываю в лицо Хаджиева, а тот кривит рот в усмешке.

– Не нужно его знать, чтобы понимать, зачем ты ему сдалась. Там не только деньги, я прав? Он принципиально хочет сделать тебя своей, так?

– Ты мне скажи, – безрадостно усмехаюсь. – Ты похоже уже изучил его.

– Разумеется, – подтверждает мою догадку. – Врага нужно знать не только в лицо.

– Ну и как? – рассматриваю его с интересом. – Всё узнал?

– Да.

– И что дальше?

– Фиктивный брак. Ты получаешь свободу, а я часть бизнеса твоего отца.

От предложения меня едва не передёргивает. Но вообще, конечно, было бы неплохо проучить Короля. Чтоб не повадно было лишать меня свободы выбора.

– Не думаю, что это хорошая идея. Но помечтать ты можешь, – довольная произведённым на него эффектом, отворачиваюсь к стенке и закрываю глаза. Моей улыбки он не видит.

– Ты сука, Валерия Игнатьевна. Дерзкая, неблагодарная сука.

– И тебе спокойной ночи.

ГЛАВА 37

– Почему ты стал таким?

– Каким? – кусает бутерброд, возвращает внимание мне.

– Социопатом, – отрезаю кусок яичницы, кладу в рот и едва не стону от удовольствия. В последнее время нормально поесть получается не всегда. Отдать должное Шамилю, он не собирается морить меня голодом. Ресторанная еда, конечно, похуже домашней будет, но лучше, чем вообще ничего. – Ты ведь не всегда таким был, правда? Когда это случилось?

– Не помню. Скорей всего в подростковом возрасте.

– И что послужило тому причиной? – осознаю, что не стоит лезть туда, где тебе станет дурно, а именно в черепушку психически нездорового, но здорового телом мужика. Но поделать с собой ничего не могу. Нравится мне познавать. И раз уж мы трахаемся, как кролики, то знать я имею право.

– Трудное детство.

– И всё? Что ж там за детство такое было, что ты перестал испытывать нормальные чувства? – я совсем не дипломат и мне плевать, что ему мои вопросы могут не понравиться. Сам нарвался.

– Я же сказал. Трудное. Хотя откуда тебе знать, что такое трудности, да, Королевна? Ты же с золотой ложкой во рту родилась.

А вот это обидно. Я мало похожа на мажорку. И никогда ею не была.

– У меня тоже было сложное детство. А особенно годы юности. Но я, как видишь, не стала социопаткой, – возвращаю ему.

– Это потому, что ты не знаешь, что такое настоящие трудности. Я в курсе, что ты потеряла мать, но это другое.

– Да ладно? Другое? Ты что, вообще не в себе? – вырывается у меня злое. – Ты знаешь, что такое терять близких? Я осиротела тогда!

Шамиль доедает бутерброд, поглядывая на мои раскрасневшиеся щеки и усмехается… Я же сжимаю в руке вилку, борясь с желанием ткнуть ею ему в глаз.

– А ты когда-нибудь воровала, чтобы купить себе хлеб? Ходила зимой раздетая? Ненавидела себя, потому что родилась не у той матери и не от того отца? Ты была когда-нибудь страшным позором женщины, родившей тебя? Думаешь, страшно потерять мать? Ты о страхе ещё мало что знаешь, Королевна. Страшно – это когда мать топит тебя в ванной, чтобы смыть твоей кровью свой позор.

Я застываю с открытым ртом, а Шамиль, как ни в чём не бывало, забирает из тарелки мой бутерброд. Ни единой эмоции на его лице. Я бы так не смогла. Не смогла бы говорить так просто о подобном.

– И сколько тебе было? Когда она хотела тебя утопить?

– Пять лет. Странно, но я помню это, словно происходило всё вчера.

Мне почему-то становится больно. Словно я вместо него испытываю то, чего не может больше испытывать он.

– А твой отец? Где был он?

– Трахал свою жену. Или очередную любовницу. Не знаю. Он не признавал меня. Поэтому мою мать называли шлюхой, а меня ублюдком.

Я замолчала. И хоть понимала, задавая свои вопросы, что услышу нечто подобное, такого я не ожидала.

– Мне жаль, – осилить извинения я бы сейчас не смогла. Да и ни к чему они.

– А мне плевать. Я это пережил, – забрав мою тарелку с почти нетронутой едой, он продолжил трескать, а я немо уставилась в окно.

– У меня всё было иначе. Отец и мама меня любили и обожали, холили и лелеяли. Я была желанным ребёнком. А потом в один миг лишилась семьи. Мне было больнее, чем тебе. Ведь ты никогда не видел хорошего, а у меня это хорошее отняли. И всё же мне жаль, что с тобой всё это произошло. И ты носишь фамилию отца. Значит, он всё же тебя признал.