Грешники

Большинство горожан считают, что ноябрь нужно просто «пережить», но находятся и певцы питерской поздней осени. Это романтически настроенная часть студенческой молодёжи — мальчишки и девчонки, целующиеся обветренными губами где-нибудь на Университетской набережной после последней пары; это фотохудожники готически-депрессивного толка, для которых пойманная в объектив сгорбленная черная фигурка с надувшимся от ветра зонтом на пустынной Дворцовой площади олицетворяет сущность и философию всей нашей бренной жизни. Обычные же люди спешат, спешат домой с ветреных ноябрьских улиц, и лишь случайно, походя, кинув взгляд в темноту канала, увидят страшно близкую к ногам, хлопающую по последним гранитным ступеням ледяную воду, и вместо страха почувствуют восхищение и причастность к не обузданной за триста с лишнем лет стихии. Это записывается кодом в душе каждого питерца, и из этого складывается кому-то близкий и понятный, а для кого-то холодный и закрытый образ типичного жителя нашего города. А чего ж не быть холоду-то и закрытости в характере живущих всю жизнь по щиколотку в болотной воде и в обрамлении холодного камня!

Шажкову рассказывал приятель-москвич о том, что его потрясло при первом посещении Петербурга. В час пик спустился в метро на станцию Нарвская и с удивлением обнаружил безлюдный перрон и полную тишину. Радуясь, что повезло и поедет свободно, завернул за колонну и тут же упёрся в спины людей, ждущих поезда вдоль всей платформы — молча!

Но вернёмся к сезонным метаморфозам.

Зим в Питере в последние годы как таковых не было, поэтому про них и сказу нет. Февраль разве только помянуть тем, что он, хоть и малоснежный, но, как и в прежние времена, пронизывает до костей. Март — ещё не весна, а лишь предтеча: пара-тройка лишних солнечных дней — и только. Всё начинает меняться в апреле. Исчезает снег, ветры на невских набережных приобретают неповторимый аромат открывшегося ото льда моря, и солнечное тепло начинает доставать до тела сквозь тёмный синтепон. Строго говоря, не всё так благостно и в апреле, особенно если весна дружная и снег сходит скоро. Открывающийся слой мусора и собачьих фекалий поражает воображение, убирают, впрочем, быстро, а что не успеют убрать — то превращается в пыль, которую носит по улицам игривый весенний ветер и которая шлейфами тянется за трамваями, и так до первого приличного дождя. В это же время появляются жёлтые цветы, сначала на свалках и в самых мусорных местах, а также сонные бабочки-крапивницы на солнечных сторонах улиц.

Настоящая красота рождается в конце мая и живёт весь июнь. Вот здесь — не зевать. Каждый день — откровение, каждая ночь — на вес золота. Фотографировать не надо, всё равно не передать полу— и четвертьтонов ночных закатов на Неве и каналах. Нужно просто быть здесь.

Июль обязательно подарит несколько дней, а то и неделю невыносимого банного зноя, но город в это время уже опустеет и вновь начнёт заполняться жителями к началу сентября.

Ещё один золотой (в буквальном смысле) сезон открывается в конце сентября — начале октября (может, впрочем, сдвигаться в ту или другую сторону на недельку-другую — год на год не приходится). Это время парков. Хрустальный воздух в сочетании с золотом крон древних лип — квинтэссенция всего прошедшего года, концентрация ощущений и впечатлений здесь доходит до максимума, и она гораздо лучше усваивается, чем в период майского воспалённого недосыпа. Эти благословенные дни знаменуют конец питерского годового цикла, и однажды утром город проснётся под серым одеялом унылых облаков, гонимых северным ветром и разбрасывающих по улицам снежную крупу. Хронометр «обнулится», и всё начнётся сначала.

2

Валентин Шажков ходил мрачным уже четвёртый день. Поздравления с блестящим концертом воспринимал болезненно, как насмешку. На работе ничего не рассказывал, да никто и не спрашивал, слава богу. Звонила Пташка, но он её отшил, а потом пожалел. Поймал себя на том, что часто думает о ней и думает с симпатией. Несколько раз приходила в голову мысль о том, что Галя-Пташка чем-то неуловимо напоминает ему Лену Окладникову. И ещё что если бы у них с Леной была взрослая дочь, то она могла бы быть такой, как Пташка: немножко несуразной, где-то бестолковой, но доброй и талантливой девчонкой, которая, хоть и ходит по краю, но никогда не свалится в пропасть, потому что у неё есть отец. Есть ли только вот отец у Птахи?

Слова «муж», «отец» Валентин сейчас произносил с благоговением, но по-прежнему к себе напрямую не относил. «Тоже мне муж, тоже мне отец! — мрачновато размышлял он. — Мужем-то и отцом чтобы быть, нужно заслужить».