Грешники

Через неделю совместной жизни Шажков и Окладникова сделали первую совместную покупку — моющий пылесос, таким образом материализовав общий взгляд на организацию жизненной среды, который можно было охарактеризовать как «порядок и разумный минимализм». Даже когда по вечерам после работы, выпив шампанского, они вместе с удовольствием раскачивали лодку аккуратистского бытия, добиваясь иногда неплохого эффекта в виде разбитых бокалов, снесённых с сервировочного столика во время безумного танца, или постельных принадлежностей, оказывавшихся на полу в самых неожиданных местах квартиры по воле любовных прихотей, — после завершения «безумств» всё быстро и незаметно, казалось, само собой приходило в порядок, и квартира вновь приобретала законченный аккуратистский вид. Лену, видимо, не в полной мере устраивала причёсанность их бытия, и довольно скоро она завела собственные отношения с их общим жизненным пространством и формировала его под только ей ведомые настроения. Она создавала цветовые пятна то тут, то там, используя для этого разноцветные длинные шарфы (их у неё было три), цветные полотенца и даже два ярких — красного и зелёного цвета — синтетических пледа, когда-то подаренных Шажкову родителями и с тех пор лежавших у него в шкафу. Шажков с добродушным интересом следил за этими экспериментами и находил её вкус недурным.

Лена привезла с собой несколько больших и маленьких икон, но не выставила их, а оставила в коробке под письменным столом, где Шажков их случайно и обнаружил.

— Я подумала, вдруг ты не захочешь, чтобы они стояли у нас в комнате? — пряча взгляд, объяснила она Валентину.

— Как не захочу? Нет, я хочу. Давай поставим. Сколько их у тебя?

— Моих пять, а у тебя?

— у меня — вот, — указал Шажков на маленькую бумажную иконку «Неупиваемая чаша», прикнопленную к стене над письменным столом, — одна, но важная — от пьянства. Хотя использую я её не как икону, а, скорее как оберег, прости меня Господи.

— Помогает?

— Не очень, — ответил Шажков, с неудовольствием вспомнив концерт, по-прежнему памятный, хоть, казалось, и оставшийся навсегда в прошлой жизни.

— А можно я тебе подарю? И у тебя будет своя икона. У каждого должна быть своя икона. Хочешь?

— Конечно. А как же ты молилась всё это время без икон?

— Я их представляла в воображении.

— А я после причастия практически и не молился. Так, «Отче наш» в постели.

— Значит, молился, но не очень усердно.

— Да уж.

— Ничего, я за тебя молюсь.

— Усердно?

— Стараюсь. И за нас молюсь.

— Вот это правильно.

— Я сказала себе: всё, что бы мы ни делали вместе, сейчас или потом, — это не грех.

— Это любовь.

— Да, это любовь.

— Лю-бовь. Так приятно говорить это слово. И всё становится ясно.

— И ничего не страшно. Хотя на самом деле я грешница, каких нет. Но ты здесь ни при чём.

— Ну-ну. Что же тогда обо мне говорить. Давай не будем состязаться в самоуничижении.

— Давай. А что будем?

— Любить друг друга. Знаешь, как в известном анекдоте: «А успеем?»

Лена (не поняв юмора):

— Смотря как.

Валентин рассмеялся и обнял её. Она нахмурилась и уже упёрлась было кулачками ему в грудь, но потом не выдержала, поддалась и тоже засмеялась. Шажкову нужно было идти на лекцию. Лена, если была дома, всегда провожала его до метро. В тот раз они тоже вместе вышли из дома, окунувшись во влажное июньское тепло. Ветра не было, и над заливом вертикальной горой неподвижная, как нарисованная, стояла чёрно-белая туча с «барашками» на самой вершине.

Они теперь, когда возможно, всегда ходили вместе, при этом Валентин обнимал Лену за талию или держал за руку. Потребность касаться друг друга не проходила, но не вызывала больше неконтролируемого взрыва желаний.

Вечерами Шажков водил Лену по своим любимым местам, с душевным трепетом открывая перед ней свой Васильевский остров: Большой проспект до Гавани, Седьмую пешеходную линию с лиственницами и Андреевской церковью, проходные дворы и переулки вдоль набережной Невы, улицу Репина, которая своей камерностью и провинциальностью настолько поразила Лену, что она не захотела уходить. «Почувствовала что-то близкое, — подумал Шажков. — Интересно, есть ли в Боровичах такие кварталы? Или там сплошь частный сектор?» Спросил Лену.

— Нет, внешне на Боровичи не похоже. Но что-то есть общее в духе. Я чувствую здесь себя как дома.

— А просто в Питере ты не чувствуешь себя как дома?

— Уже чувствую. После того, как с тобой познакомилась. Понимаешь, ты не смейся, но ты и есть мой дом. Хоть в Питере, хоть где. Где мы с тобой живём, там и мой дом.

Такие приятные воспоминания грели душу Шажкова, когда он лежал воскресным утром, заложив руки за голову и подставляя лицо воздушным потокам, струившимся из-под оконных штор. Мысли бродили неспешно и свободно, образы рисовались сугубо в пастельных тонах. В центре всего были они с Леной.

Вот они в Андреевской церкви. Почему он не ходил в эту церковь раньше? Всё куда-то «на материк» с Васильевского острова ездил.