Грешница

Ей было уже сорок четыре. Она была высокой, с худым лицом. Выглядела гораздо старше своих лет. У мамы не было времени за собой ухаживать. Ее седые волосы прядями спадали на плечи. Когда они становились слишком длинными, мама их подрезала.

В тот день на ней был пестрый халат. Она помешивала что-то ложкой в кастрюле. Поставив стакан с водой на рукомойник, мама обернулась ко мне и спросила:

– Ты хочешь малинового лимонада?

Она всегда говорила очень тихо, поэтому к ней постоянно приходилось прислушиваться. Мама покачала головой, словно не понимала, как мне в голову могла прийти столь абсурдная мысль. А потом снова заговорила, в своей спокойной, неторопливой манере.

– Знаешь, что протянули нашему Спасителю, когда он, умирая, произнес: «Жажду»? К Его губам поднесли смоченную в уксусе губку. Стакан с водой принес бы Ему счастье, уменьшил бы Его страдания. Но Он не жаловался и уж точно не просил малинового лимонада. Какой урок ты из этого извлечешь?

Вряд ли это был первый разговор на эту тему, который случился у меня с мамой. Потому что ответ я знала наизусть.

– Наш Спаситель всегда был доволен.

А я никогда не была довольна. Я была трудным ребенком, упрямым, вспыльчивым, эгоистичным. Я хотела все – для себя одной. И если мне никто не мешал, брала это. Мама объясняла мне, что именно поэтому Магдалина так тяжело больна. Ведь она появилась из маминого живота, а незадолго до этого там была я. И забрала себе мамину силу, которой, по ее словам, хватило бы на троих. А из-за меня для Магдалины ничего не осталось…

Когда мама начинала говорить об этом, я ко всему теряла интерес. Мне не хотелось быть плохой, но, как только речь заходила о моей сестре, быть хорошей было не так уж важно. Я не любила Магдалину. Для меня она была чем-то вроде полена. Она не умела ходить и разговаривать. Даже плакать толком не могла. Если у нее что-то болело, она начинала пищать. Большую часть дня моя сестра лежала в постели и иногда, около часа, в кресле на кухне. Но это случалось очень редко.

Конечно же, мне запрещали говорить о том, что я думаю. Я должна была утверждать прямо противоположное. Это получалось у меня отлично. Я всегда говорила то, что хотели услышать люди. Мама довольствовалась моими ответами.

– Ты ведь понимаешь, что тебе следует брать пример с нашего Спасителя? – спрашивала она.

Я старательно кивала. И мама добавляла:

– Тогда иди и попроси Его даровать тебе силы и милосердие.

Но мне по-прежнему хотелось пить. Однако я знала, что не получу от нее даже стакана воды, пока не помолюсь, и поэтому направилась в гостиную.

Эта комната была такой же убогой и старомодной, как и кухня. Ветхий потертый диван, низенький столик на тоненьких кривых ножках и два кресла. Но никто из входивших в комнату людей не обращал внимания на видавшую виды мебель.

Взгляд всегда сначала падал на алтарь, расположенный в углу у окна. Вообще-то это был обыкновенный, переделанный отцом шкаф. Перед ним стояла деревянная скамья, на которую можно было становиться коленями. На шкафу лежало белое покрывало с вышитыми на нем свечками, поверх которого всегда стояла ваза с цветами. Как правило, это были розы.

Они стоили очень дорого, но мама с удовольствием покупала их, даже если у нее не хватало денег на хозяйство. Она говорила, что от возможности принести жертву Спасителю сердце должно наполняться радостью. Мое сердце при этом радостью не наполнялось. Я по-прежнему думала, что меня отдали. Должно быть, моя настоящая мать, Грит Адигар, давно поняла, что у меня дурные наклонности. Она не хотела, чтобы от этого страдали Керстин и Мелани и в конце концов заболели так же, как и Магдалина. Поэтому Грит отвела меня к этой женщине, которая точно знала, как сделать дурного человека хорошим.

Но если показать всем, что я – хороший ребенок, если прилежно молиться и не грешить, по крайней мере, у всех на виду, то моя настоящая семья наверняка скоро заберет меня обратно.

Мне не хотелось даже думать о том, что все эти люди убеждены: я могу помочь больному ребенку по имени Магдалина пережить следующий день. При всем желании я не знала, как этого добиться. И это означало, что я никогда больше не смогу вернуться домой, что я навечно должна буду оставаться с этой странной женщиной и нашим Спасителем.

Он стоял на шкафу, между цветочной вазой и четырьмя подсвечниками с высокими белыми свечами. Но стоял как-то неправильно – был прибит крохотными гвоздями к тридцатисантиметровому деревянному кресту. Кроме того, Спаситель был приклеен к нему спиной.

Однажды, пока мамы не было рядом, я сняла распятие со шкафа и внимательно его изучила. Мне просто хотелось проверить, откроет ли Он глаза. Мама утверждала, что Он может заглянуть человеку в самое сердце и увидеть там все его грехи и желания. Но Он не открыл глаза, хоть я и трясла его, дергала за терновый венец на склоненной от боли голове и стучала по животу.