Грешница

Мариша выдохнула и опрометью бросилась во двор, пока отец не передумал. Матушка сильно разозлилась, а если вовремя не сбежать, натравит на неё сыновей. Мариша понимала, что сама виновата. Да, она грешница, и не отмыться ей никогда! И все наказания должна принимать стойко, ибо заслужила. Но братья всё чаще, когда колотили её, старались ухватить за всякие места. Срамные. Девочка ничего не могла с собой поделать, но принять такое наказание не могла. Пусть бог накажет! Пусть бог накажет её за отсутствие кротости и смирения, но не могла она терпеть, когда братья начинали залезать ей под рубашку и щипать. Противно. Пусть лучше опять сны.

«Гори, гори, моя девица! Грех по венам всё струится…».

Она тихо напевала это, вытирая слёзы о колени, которые обхватила дрожащими руками. Раскачивалась под мерное кудахтанье и тихо-тихо всхлипывала. Постепенно глаза начали слипаться, опухшие веки тяжелели. Тут тепло, не то что в сенях. Там она не ночевала уже два года. После того, как братья отобрали курточку и бросили в печь.

«Так и ты гореть будешь! В геенне огненной!» – потешались они, глядя на текущие слёзы, оставляющие розовые полосочки на грязных щеках.

«Так и буду…» – сокрушённо качала она головой. «Так и буду! Сама виновата!».

Пышная квочка, дёргая клювастой головой, подошла к Марише, пристроилась под боком и затихла. Да, тут тепло. Хорошо, что ей разрешили тут спать. Тут она не будит семью своими криками. Сама мучается.

Кур только жалко. Но пока несутся, её не трогают.

– Эй, Маришка! На танцы пойдёшь?

Девушка вздрогнула и робко улыбнулась. Игнат никогда не обращался к ней по имени. Его улыбка обескуражила её. Неужели? Неужели он посмотрел на неё?! А вдруг…

– Ну? Чего застыла-то?

Парень отбросил лихую чёлку с густых бровей и подбоченился. Девицы на лавке, что по ту сторону улицы, недовольно зашептались. Кажется, Оле он нравился. Поговаривали, что он ей по осени сватов засылать собрался. Да и другие девицы ладили с ним. Видный жених, красив, силён – сын кузнеца. Да ещё и шрам на всю руку от волчьих клыков. Сам убил! Вилами!

Мариша не смогла ответить, в горле стал ком, и она лишь покрепче прижала к себе ведро с просом. Игнат подошёл ближе, оскалил зубы в улыбке и сказал:

– Идёшь, куда ты денешься! Засиделась в девках уже. Так что вечером жду тебя!

И подмигнул.

В груди у Мариши ёкнуло. Подмигнул. Да как! И улыбается так весело, и глаза озорные. Красивые, глубокие! Мариша сжалась сильнее, опустила голову и еле заметно кивнула.

– Ну, вот и славно! – хохотнул Игнат и пошёл по улице к площади.

– Ну и куда я пойду, Суренька? – грустно взглянула Мариша на подругу. – Кому я нужна такая? Что с виду, что снутри – выродок! Что? – девушка грустно улыбнулась. – Да глупости ты говоришь, Суренька. Ничего я и не хорошенькая. У девок вон косы – золотые! А у меня, – Мариша дёрнула куцую косичку, – что у мыши той! И коса, что крысиный хвост. Платье? Да откуда ж мне взять платье-то? Я отродясь платьев не носила, всё за братьями одёжу донашивала…

Суренька внимательно посмотрела на неё. Девушка испуганно подняла глаза на подругу. Аж побелела:

– Матушкино из сундука взять?! Да ты что! Батюшка меня никогда не простит! А уж мачеха – подавно! – Мариша потупилась и с силой потёрла лоб. – Не могу я, пойми. Я с Раей вообще не лажу. Раньше она хоть как-то дочкой меня считала, а сейчас… сгубит она меня за такое.

Воцарилось молчание. Подруги глядели куда-то вперёд, думая каждая о своём. Мариша была согласна с ней, всё же действительно её это платье.

– Знаю, Суренька. Знаю я, что наследство моё это. Да как мне его брать-то? Не заслужила я, Суренька…

Мариша глубоко вздохнула:

– А Игнат, да. Хороший. Я тебе рассказывала, как по воду ходила? Да ты послушай! И что, что уже знаешь, послушай ещё! Пошла я по воду, а колодец далече. Набрала вёдер, понесла назад. А навстречу… Он. А я иду, тяжело же! Не приметила его даже сразу, представляешь? А он как подошёл! И говорит: «Дай воды напиться». Представляешь? Так я ему и дала. А он ещё потом улыбнулся. Представляешь? «Спасибо» сказал!

Маришка мечтательно поглядела в потолок. Но подруга слегка толкнула её и заглянула в глаза.

– Ладно, Суренька. Твоя правда. Глядишь, а вдруг он меня даже сплясать позовёт? Если я в платье-то буду? Рая ж всё равно их не носит, на неё два таких пошить – и то мало будет! Да и мне уже, как маме было, семнадцатый год. Пора, наверное? Пойду я, пока братья в поле. Ты же спрячешь у себя до вечера? – она дождалась еле заметного одобрительного кивка. – Спасибо…

Мариша улыбнулась и тихонько вышла. Суренька повернула голову, склонила на бок, приметила на полу среди сена жучка и с наслаждением его склевала.

Впервые в жизни Мариша ощущала в себе это новое странное чувство. Она даже не сразу поняла, что это то, что называют надеждой. Прохладное, как горный ручеёк, оно лучилось где-то в груди, и никак не удавалось спрятать улыбку. Братья поглядывали на девушку и хмыкали. Невдомёк им было, почему сестрица такая радостная ходит.