Грешница в шампанском

И что она такого, собственно, сказала?! Просто попросила за Стаську. Попросила помочь с ней увидеться, передать что-то из вещей. И тут такое началось!

– Я не желаю, поняла?!!

Они еще лежали в постели, когда она попросила его об этом. Нежились, как всегда, мило мурлыкали, хотя в нем уже чувствовалась напряженность. Она сделала скидку на тяжелую ночь, на неожиданную смерть их новой знакомой, но никак не могла предположить, что вся его напряженность как-то связана была с ней лично.

Он выкрикнул про свое нежелание, пока не пояснив, какое именно. Вскочил с кровати, не очень нежно скинув ее голову со своего плеча. И заметался по огромной спальне, пиная пуфики, тапки. И орал, орал…

– Ничего общего не желаю иметь ни с семейством Кагоровых, ни…

– Сережа, а при чем тут Кагоровы? – не сразу поняла она, перебивая. – Я же не о них говорю. Тем более что он теперь один.

– Ах, тем более! Да, действительно! Он же теперь один!!

Он вдруг прервал свои метания. Повернул к ней рассерженное лицо. И сощурился с подозрением.

– А чего это ты вдруг про его теперешнее одиночество вспомнила, а?!

– Да ничего. Просто к слову.

Нужно было тоже выбираться из кровати. Она почти никогда не оставалась в ней одна. Вставала всегда даже раньше мужа. Так принято было у них. А тут получилось как-то некрасиво. Муж поднялся, а она продолжает лежать. И спрятаться под одеялом хотелось с головой. Никогда не видела его таким прежде: гневным, подозрительным, крикливым.

– Ах, к слову она! К какому слову, Надежда?! С какой стати ты вдруг слова нашла про Кагорова? Ответишь, нет?!

Он выругался и ушел в кухню.

Чуть повременив, она поднялась, надела красивый шелковый халатик, что особенно нравился Сереже. И пошла за ним следом. Пора было подумать о завтраке, хотя время уже перевалило за полдень.

На завтрак Сережа любил омлет, блинчики с апельсиновым джемом и кофе с мохнатой молочной пенкой. Все это она подавала ему к тому моменту, как он выбирался из душа.

Свежевыбритый, душистый, с полотенцем на шее Сережа садился к накрытому столу в одних трусах, она садилась напротив и любовалась. У него был хороший аппетит по утрам. Он почти все съедал, умильно улыбался ей, корчил смешные рожицы, ронял капли джема на стол, подбирал их пальцем и слизывал. А она пыталась поймать его руки и вытереть салфеткой. Такой вот у них был милый утренний ритуал.

Сегодня все пошло прахом.

– Не нужны мне твои блинчики! Я колбасы съем, – огрызнулся он, когда она попросила его подождать и не пить кофе, пока она не приготовит завтрак. – Сходи лучше в ванную и причешись.

Это прозвучало очень оскорбительно, но Надежда не подала вида, что обиделась, молча ушла в ванную и минут пять чесала со злостью волосы, больно корябая кожу головы.

«Непричесанной она ему не понравилась», – носилось обидное в голове.

Это с каких таких пор? Сам по утрам всегда был противником того, чтобы она до его ухода шла в душ. Всегда говорил, что она со сна пахнет ребенком и локоны у нее в таком прекрасном беспорядке по плечам лежат, что ни одному парикмахеру такого эффекта не добиться.

А теперь вот не понравилась ему. И все из-за чего?! Из-за того, что попросила за Стаську. Первый раз за все время попросила. Никогда ведь не лезла к нему со своим семейством, сколько бы мать ее ни укоряла. И деньги у него не таскала для сестры. И ни просила за нее никогда, сегодня вот только впервые. А он начал ни с того ни с сего со своим Кагоровым к ней цепляться.

Сергей сидел за столом и пил растворимый кофе из громадной кружки. Из той самой дешевой глиняной, из которой она всякий раз пила свой дорогой чай. На столе перед ним стояла тарелка, на которой горкой дыбились большие куски колбасы.

Он хватал кусок за куском, жадно откусывал, почти не жуя, проглатывал и звучно прихлебывал из кружки.

Не иначе как бунтом его завтрак она расценить не могла. Не могла только взять в толк, чем обусловлено его такое мятежное состояние. Неужели все только из-за того, что она осмелилась впервые его о чем-то попросить?

– Так нормально? – проведя рукой по причесанным волосам, Надя присела на краешек стула напротив мужа.

Он даже не глянул на нее, продолжая уничтожать колбасу. Надежда могла поклясться, что слышит, как поскрипывают у супруга зубы от злости. Знать бы еще причину ее.

– Сережа, – осторожно начала она, когда он с присвистом выхлебал остатки кофе из кружки. – Давай поговорим.

– Говори, – позволил он и посмотрел на нее с настороженностью.

– Я чувствую себя виноватой, только не пойму причины. Но… – И она заторопилась тут же, заметив, как гневно взметнулись его брови. – Но если я в чем-то виновата, то прошу прощения. Просто…

– Просто все у нее! – фыркнул он. – Как, милая, у тебя все просто! Ты хотя бы понимаешь, что произошло?! В какую страшную ситуацию мы все попали по вашей милости!

– По чьей по вашей?

– По милости твоей родной сестренки и твоей, Надюша!

Ее имя было им произнесено с интонацией ругательства, и от этого ей стало совсем худо.

Ну чего, в самом деле, взъелся на нее? В ее-то положении разве можно терпеть такое обращение? Ей и так нехорошо, и тошнит сегодня с утра жутко. И в голове туман. А тут он еще со своей необъяснимой враждебностью и колбасой, от запаха которой ее мутит.

– Сережа, не надо так, пожалуйста, – попросила она, сглатывая слезливый комок. – Таисия, может быть, ни в чем не виновата. Поэтому и прошу о помощи.

– О какой?

– Ну, я не знаю. Адвокат ей, наверное, потребуется. Мама… Она же не сможет позволить себе этого. И навестить бы сестру не мешало. Хотя бы узнать все. И что-то передать из личных вещей. Мы же не чужие, Сережа.

– Вот именно! – он потряс пальцем у нее перед лицом. – Именно, что не чужие с человеком, подозреваемым в убийстве!

– Откуда ты знаешь?! – ахнула Надежда, хватаясь за сердце.

– Поговорил кое с кем, когда ее уводили и когда вы там толпой угрюмой стояли. Мне и сказали, что девчонка с пузырьком из-под яда попалась.

– Не может быть!!

Чтобы усидеть за столом, пришлось ухватиться за край. Все закрутилось перед глазами, сделавшись дурно-серым и вязким.

– Может, еще как может! А ты просишь за нее! Так мало этого!..

Он даже не замечал, что ей плохо, продолжал бесноваться, вскочив теперь из-за стола и с грохотом кидая посуду в посудомоечную машину.

– Мало того, что подозреваемая в убийстве – твоя родная сестренка, так вы обе знакомы с Кагоровыми!

– Я не…

Она хотела замотать головой, хотела отрицать все, но он даже не обратил внимания.

– Не смей мне врать, Надежда! Не смей мне врать никогда!! – посыпался гнусный мат. – Я не терплю этого! Ты знакома с Кагоровыми – это факт. А теперь я хотел бы услышать от тебя, как и при каких обстоятельствах произошло это знакомство? Что вас связывало?

– Кого? – шепнула она, даже не успев испугаться того, что он мог все узнать от кого-нибудь.

– Тебя и Дмитрия Кагорова!

Слава богу! Слава богу!!

Слезы хлынули из глаз водопадом. Слезы облегчения. Даже тошнота отступила, дурнота вытеснена была этой благодатной волной.

Сережа не знал и не догадывался ни о чем! Ее тайна погребена теперь будет в могиле. И никто на свете не заставит ее открыть эту тайну ему.

– Сережа, – прорыдала она, поймав его за руку. – Я клянусь тебе нашим ребенком! Я не знала Кагорова до минувшей ночи. И не видела его никогда, клянусь!

Он замер и сник как-то так внезапно, будто иссяк весь его запас ярости. Смотрел, как она плачет, со странным выражением недоверия и острой жалости, потом вздохнул и пробормотал:

– Ладно, не плачь. Пусть время все расставит по своим местам. Пускай оно теперь распоряжается…