Грешные Истины

Миссис Поттс появляется из свободной комнаты, словно по волшебству, с завитками в волосах, цветочная пижама утопает в ее коротком пухлом теле. «Пора?»

«Тебе лучше взять одеяла». Я пробираюсь на кухню и нахожу Элеонору, присевшую к собачьей постели, ее платье, похожее на скомканное атласное полотно, валяется на кухонном полу. На одной ладони она держит челюсти Клементины, ее рука нежно поглаживает ее голову другой, а Уинстон кружит рядом. «Что ж?» — спрашиваю я, присоединяясь к ней и пытаясь успокоить Уинстона.

«Она рожает», — говорит Элеонора, не глядя на меня. «Это может быть долгая ночь».

«Чтобы провести долгий день». Я вздыхаю, когда миссис Поттс врывается в дверь с руками, набитыми одеялами.

«Я здесь!» Она раскачивается и бросает кучу рядом с собачьей кроватью, оценивая Клементину. «Посмотри на эту мордашку», — радостно говорит она. «О, я не могу дождаться, когда в Убежище будет полно щенков».

Я беру Уинстона за шиворот. «Давай, мальчик. Оставим дам заниматься своим делом. Я мягко увожу его к двери, оглядываясь назад, и улыбаюсь. Жена, двое детей, два бульдога и щенки в придачу. Чертовски сумасшедший.

Уинстон немного ворчит, пока я веду его в свой кабинет. «Просто будешь больше волноваться», — говорю я ему. «Это некрасиво. Лучше всего попробовать и немного расслабиться. Отдохнуть. Знаешь, ты ей скоро понадобишься. Я толкаю дверь своего кабинета и провожу его внутрь, он смотрит на меня и лает, соглашаясь, подходя к стулу и вскакивая. Он сворачивается калачиком, пока я ставлю радионяню на шкафчик с напитками и наливаю себе «Хейга», делая быстрый глоток, прежде чем поставить его на свой стол и подойти к подножию книжного шкафа. Осматривая полку передо мной, я нахожу нужную книгу и наклоняю ее, отступая, когда полка расползается, обнажая свой сейф. Я немного сгибаюсь в талии, глядя на сканер, прежде чем повернуть циферблат несколько раз и достать ключ из кармана. Я вставляю его в замок и поворачиваю, получая свой обычный трепет от щелчка, который указывает на открытие замков. Мой живот действительно трепещет. Никогда не стареет.

Зайдя внутрь, я беру сверток в руки и подхожу к своему столу, кладя его вниз с должной осторожностью.

Затем снимаю крышку, сажусь, поднимаю ноги и беру стакан.

И я расслабляюсь и некоторое время восхищаюсь этим, улыбаясь про себя, когда думаю, что Брент Уилсон, вероятно, делает то же самое каждый день. Вот только он восхищается подделкой — еще одной подделкой, которую я мастерски обработал и закопал под плитой на крыльце Пантеона, прежде чем снова откопал ее. Я улыбаюсь при этой мысли. Не знаю, от чего я получил больше удовольствия: от того, что я обнаружил, что настоящая скульптура была в Риме и моя девушка нашла ее для меня, или от того, как Брент убежал с другой подделкой. Это близкий вызов.

Я поднимаю глаза, когда стучит дверь, и секунду спустя дедушка просовывает голову. Его взгляд падает прямо на Голову фавна, на его старых губах тянется понимающая ухмылка. «Почему ты не в постели?» — спрашиваю я, вставая и наливая ему виски.

Он медленно идет к стулу с другой стороны моего стола и, тихо хмыкая, опускается, принимая стакан, когда я передаю его ему. Он бросает газету на стол, и она приземляется рядом со скульптурой. Я смотрю вниз, улыбаясь.

Лицо Брента украшает первую полосу, а заголовок сообщает миру, что он был приговорен к десяти годам заключения за кражу О'Кифа у Sotheby's. Я не собираюсь расстраиваться из-за того, что подставил того хера. Мне нужна была справедливость для мамы и папы. Я улыбнулся своей долбанной заднице, когда я задушил картину его отпечатками пальцев, благодаря стеклу, которое я украл из его номера в Стэнтоне. Боже, мне бы очень хотелось увидеть выражение его лица, когда полиция обнаружила О'Киф в хранилище его отеля. Задержание Брента было одним из моих лучших моментов. Я все еще живу.

«Он будет преследовать тебя, когда его освободят, — размышляет дедушка.

«У меня есть добрые пять лет, прежде чем мне нужно будет об этом беспокоиться».

Он тянется к скульптуре, поворачивая ее, пока она не смотрит на него. Затем он откидывается с улыбкой и смотрит на нее.

Я наблюдаю за ним, изучая своего дедушку и получаю такое же удовольствие, как и давно потерянное сокровище. — Дед? — говорю я, завоевывая его внимание. Я поднимаю стакан и поднимаю тост над головой фавна. «Маме и папе».

Он кивает, и мы оба опрокидываем свои бокалы, одновременно хлопая бокалами по столу Теодора Рузвельта.

Дедушка улыбается, устраиваясь поудобнее, насколько позволяют его старые кости. Затем он вдыхает и с задумчивым вздохом выпускает воздух. «Я люблю тебя, мальчик Беккер».

«Люблю тебя больше, дедушка», — тихо отвечаю я, наклоняясь вперед и поворачивая скульптуру лицом ко мне, прежде чем снова налить нам напитки и передать ему. «Люблю тебя намного больше». Я расслабляюсь в кресле.