Грешный

— Боже мой, какой ты твердый! — проворковала она. — Какие сильные бедра! Держу пари, у тебя там как у быка, не так ли?

Ну зачем она это сказала! Несмотря на отвращение, которое Мэтью чувствовал к надоедливой даме, тело отреагировало на ее присутствие эрекцией.

— Прошу прощения, — прорычал граф и, едва не сбросив несостоявшуюся любовницу, резко сорвался со стула.

— Вернись, папочка! — неслось ему вслед. — Мы можем хорошенько поразвлечься!

Вскоре граф с облегчением увидел, что женщина сосредоточила все свои усилия по обольщению на Броутоне. Она уже буквально ползала по приятелю, а тот, откинувшись на стуле, благосклонно принимал знаки внимания.

Мэтью никогда не был сторонником подобных игрищ, предпочитая нечто более прямое, откровенное — вроде члена в женском лоне, и без всяких предварительных ласк. Какой смысл несла в себе прелюдия, если это его совершенно не интересовало? Когда граф хотел заняться сексом, он жаждал получить удовольствие. А все остальное могло катиться к чертям!

Взяв бокал шампанского с проносимого слугой подноса, Мэтью прошел в заднюю комнату, туда, где находился написанный им портрет, который вот–вот должен был уйти с торгов. Этим вечером граф выслушал достаточно резких замечаний и заметил немало глупых выходок, чтобы понять: это злачное местечко просто идеально подходило для проведения его художественного аукциона. Клиентура клуба представляла собой сочетание потомственной финансовой аристократии и новоиспеченных денежных мешков. Постоянные посетители заведения заплатили бы за портрет кисти графа целое состояние, и он смог бы вложить вырученную сумму в свою галерею произведений искусства.

Опрокинув залпом содержимое бокала, Мэтью ощутил, как шампанское медленно, обжигающей струей устремилось по горлу. Хотелось бы ему, чтобы это был напиток покрепче, — хотя он уже находился на грани опьянения. Граф мрачно подумал о том, что все чаще и чаще ходил по грани. Человек, влачивший подобное существование — беспутное и одинокое, отчаянно нуждался в компании кого–то, кто сумел бы услышать и понять.

Взяв еще один бокал, Мэтью принялся наблюдать за мужчинами, толпившимися в комнате в компании танцовщиц и своих любовниц. Этим вечером в клубе не было жен, но это обстоятельство Уоллингфорда совсем не волновало. Он был здесь из–за денег, ради того, чтобы финансировать свою художественную галерею. Только и всего.

— Все идет замечательно, — раздался голос Реберна, и друг хлопнул Мэтью по плечу. — Какая дикая сутолока!

Мэтью усмехнулся в ответ и, сделав глоток шампанского, обвел взглядом комнату. Действительно, тут царила безумная толкотня. Не было ни одного угла, свободного от истекавших слюной похотливых господ, ждущих шанса увидеть портрет, который был написан для того, чтобы подразнить, раззадорить их. Оставалось надеяться, что художественное произведение вдохновит джентльменов настолько, что заставит их серьезно раскошелиться. Наличные нужны были графу для открытия собственного выставочного помещения. Галерея уже очень долгое время была единственной важной вещью в его жизни.

Мэтью наконец–то оторвал пристальный взгляд от толпы и обернулся к лучшему другу.

— А я и не знал, что из твоей тюремной камеры можно сбежать, — пробормотал он.

Реберн рассмеялся, жестом давая понять стоявшей поблизости горничной, что она свободна.

— Тюрьма? — произнес Реберн, и его глаза ярко вспыхнули. — Если ты называешь то, что прекраснейшая из женщин оказалась в моем полном распоряжении, тюрьмой, так тому и быть. Я согласен умереть в этом заключении.

Мэтью в раздражении вскинул бровь. Очевидно, Реберн был безумно влюблен, и граф никак не мог решить, что же это такое — величайшее счастье или настоящая беда.

— Я и правда считаю моногамию тюрьмой, — проворчал Мэтью, неодобрительно взирая на блеск в глазах друга. — Для меня было бы равносильно смертному приговору провести всю свою жизнь с одной–единственной женщиной.

— Ты просто еще не нашел правильную женщину, ту, что идеально бы тебе подошла.

Граф в ответ возмущенно фыркнул:

— У меня такой богатый опыт, что, уверен, я обязательно нашел бы такую женщину, если бы она на самом деле существовала. Ну, согласись же, чудак!

Друг лишь пожал плечами:

— Многие мужчины влюбляются до беспамятства. «Но не всем везет, как тебе», — со злостью подумал Мэтью. Граф никогда не встречал любви, подобной той, что связывала Реберна с Анаис. Даже он, испорченный до мозга костей, циничный бабник, восхищался глубиной их чувств. И когда Мэтью был честен сам с собой, что случалось крайне редко, почти никогда, он остро улавливал, как свирепые пальцы зависти пробегали по его телу и сдавливали горло — как теперь.

— Знаешь, с тех пор, как я вошел в клуб, только и слышу отовсюду волнительный гул. Все гадают, какую же скандальную штуку ты выкинул.

Мэтью стряхнул с себя все мысли о любви и верности:

— Почему бы тебе, не остаться и не увидеть все самому?