Сесиль отправился в Америку осенью, ему предстояло сделать эскизы для «Мелового сада» с участием Ирен Селзник. Перед отъездом он докладывал Мерседес, что не получал от Гарбо вестей вот уже полтора месяца. Вскоре он узнал, что же произошло. Грета так и не совершила своей ежегодной вылазки в Европу вместе со Шлее, главным образом потому, что никак не могла принять окончательного решения. В конце концов Шлее отправился в путь один, потому что его ждали какие-то неотложные дела. Он уезжал из Нью-Йорка в бешенстве. Грета, чтобы избежать нью-йоркской духоты, отправилась в Калифорнию, поручив заботу о себе Гарри Крокеру. Спустя неделю она уже не могла выносить его общества и отбыла в Нью-Мексико. Однако в начале августа она была в Лос-Анджелесе, где к ней пристал с расспросами какой-то репортер из журнала «Тайм».
«Вы влюблены? Вы собираетесь замуж?» — «Будьте добры, — взмолилась она с явным отвращением. — Я не желаю об этом говорить. Я устала. Я ужасно устала».
В Нью-Мексико она встретилась с родными — матерью и братом, который страдал от сердечной недостаточности. Однако спустя пару дней стало совершенно ясно, что им просто не о чем говорить. Гарбо прихворнула и вернулась в Нью-Йорк, чтобы проконсультироваться с врачом. Уезжая, она планировала полуторамесячный отдых, однако в результате каким-то чудом ей удалось вырваться из родных стен на целых четыре месяца. Гарбо вернулась в Нью-Йорк в середине ноября. И вот что Сесиль докладывал Мерседес:
«Три недели назад Гарбо вернулась из Нью-Мексико, где, как я полагаю, она гостила у брата, но ты знаешь, что она никогда не дает точной информации, так что обо всем приходится только догадываться. Все четыре месяца она хворала — ужасно осунулась и похудела. Я точно не знаю, что с ней такое, и даже не думаю, что причина действительно в каком-то физическом недомогании. Но она только вздыхает, не в силах вырваться из завладевшей ею летаргии, — если не считать тех моментов, когда она вырывается, чтобы немного развлечься. И снова все тот же идиотизм — во всем безоговорочно слушаться этого Шлее; в результате — никаких определенных планов. Других же людей она практически не видит. Все это весьма прискорбно, но она по-прежнему хороша собой и, как и прежде, чем-то трогательно напоминает ребенка. Однако с точки зрения здравого смысла она понапрасну тратит столь много драгоценного времени».
В одно из воскресений в декабре Гарбо отправилась вместе с Сесилем на ленч к нему домой. Волосы ее были уложены в виде крысиных хвостиков времен Директории, а вместо челки торчали несколько непослушных прядок. Сесиль был в восторге от ее красоты. Он отметил эту и последующую встречу в своем дневнике. Между ними вот-вот грозила вспыхнуть ссора — между прочим, интересный поворот в их отношениях.
«Я словно зачарованный взирал на эту красоту. Я чувствовал свою близость к ней, хотя она ни разу не делилась со мной личными переживаниями. Тем не менее, как это обычно бывает, всегда есть возможность догадаться обо всем, что желаешь узнать, каким-то внутренним чутьем и по косвенным приметам. Мы были счастливы вместе. Правда, я был неприятно поражен ее худобой. Казалось, она была раза в два тоньше той женщины, которую я знал десяток лет назад. Она пожаловалась мне, что чувствует себя далеко не лучшим образом, но, увы, не в силах что-либо изменить. «Cest la vie», — вздыхала она. Я подумал, что если учесть близость наших отношений, она слишком резко заторопилась уйти. Я был до известной степени обижен тем, что она вознамерилась во что бы то ни стало навестить — кого бы вы думали — Гюнтеров, которые, если верить ей, всегда наводили на нее скуку. Но, слава богу, прошли те времена, когда меня до глубины души обижали ее необдуманные выходки. К счастью, я утратил способность испытывать свойственные любовникам душевные муки.
Каждый день, или через день — телефонные звонки. Я стараюсь голосом не выказать обиды. Как мне кажется, это единственная разумная линия поведения. Я не спешу сострадать ее вздохам. «Как ты там?» — «Не скажу. Это не слишком приятная тема! — и снова глубокий вздох: — Cest la vie!»