Грета Гарбо и ее возлюбленные

Оставшись с Гарбо наедине, он ощутил в ней некоторую тревожность и задал вопрос:

«Ты меня любишь?»

После чего они поднялись наверх, чтобы использовать последнюю возможность перед отъездом Сесиля домой.

Некоторое время спустя, когда уже опустились сумерки, Гарбо сказала:

«Ты не хочешь рассказать мне одну маленькую историю?»

«А затем пояснила, что я еще ни разу не любил ее так, как нынешней ночью, что поначалу я был грубоват, а теперь я нежен и полон понимания, и поэтому наконец-то достигнут желаемый результат. Я чувствовал себя на седьмом небе от счастья, и был доволен собой, и чувствовал громадное удовлетворение от своей искушенности в роли любовника. После этого я поторопился к себе, поскольку Грета устала. Мы нежно помахали на прощанье друг другу в темноте. И пока я перемещал в пространстве свое изнуренное тело домой, я мучил себя вопросами: удалось ли мне сделать хотя бы несколько шагов к заветной цели — браку с Гретой, или хотя бы добился ли я для нее фильма, приблизил ли ее поездку в Англию, — и должен откровенно признать, что нет. Тем не менее это была счастливейшая, идиллическая интерлюдия, и я не смогу прийти в себя от изумления, что провел несколько этих долгих безмятежных дней с моей возлюбленной, и на протяжении этих проведенных вместе часов мы всегда проявляли друг к другу тепло и участие, хотя большую часть этого времени были одержимы страстью».

Не все прошло так, как задумывал Сесиль. Гарбо не позволяла ему рисовать себя, а с тех фотографий, что ему удалось сделать, на нас смотрит женщина средних лет, лишенная свойственного Гарбо очарования. В их последний день вместе они навестили Катерину д'Эрлангер и фотографа Джорджа Платта Лайнса, а также весьма противоречивую писательницу Кэтрин Энн Портер. В своих личных беседах с Гарбо Сесиль чувствовал себя неуверенно, оттого что она воспринимает его как несерьезную личность. «В этом есть крупица истины, поскольку до тех самых пор, пока я не встретил ее, как плохо я осознавал, что не способен глубоко заглянуть в скрытый смысл вещей».

Вернувшись к Гарбо домой, они снова остались наедине.

«Я представлял ее кем-то вроде святого Себастьяна, подвергаемого мучениям, — голова закинута назад, руки высоко подняты, пальцы сжаты в кулаки. У меня есть ее профиль на фоне красных отблесков камина на стене возле ее кровати.

Я помню, как она поворачивает голову и бросает на меня печальный взгляд. Завтра мне уезжать. Это наша последняя с ней ночь. В прихожей мы не выпускали друг друга из объятий, а затем разыграли настоящий спектакль, махая друг другу на прощанье сначала в дверях, а затем из окна. Шагая к себе, я мучился вопросом: «А не лучше ли для меня, что я уезжаю уже завтра?»

Сесиль чувствовал себя опустошенным насыщенностью их отношений. Гарбо недосыпала, усталость начинала сказываться и на ней. В отличие от Гарбо, Сесиль одновременно горел желанием и был вынужден работать, чтобы как-то поддержать мать и попробовать рассчитаться с долгами.

«Я так долго бездельничал, и поэтому, как мне кажется, мне надо серьезно браться за остальные дела. На протяжении последних четырех месяцев я только тем и занимался, что всего себя без остатка посвящал Грете».

На прощанье Сесиль купил своей возлюбленной огромный букет цветов. Он пришел к дому Гарбо.

«У меня было такое чувство, словно мне предстоит подвергнуться какой-нибудь операции, например, ампутировать ногу, однако мой голос был ясен и холоден».

Неожиданно эмоции взяли над ним верх. Грудь его дрогнула, и он разразился рыданиями. Слезы беспрепятственно катились по его щекам. Сев в такси, он бросил взгляд на Гарбо, «похожую на усталое, печальное дитя шестнадцати лет, глядевшее на меня с бесконечной жалостью и страданием». Шофер такси попытался заговорить с ним, но Сесиль никак не мог сосредоточиться. По его собственному признанию, он, подобно ребенку, сотрясался от слез и рыданий. Ему предстояло долгое путешествие на поезде в Нью-Йорк. Все время, пока Битон трясся в вагоне через всю Америку, он прилежно заносил в дневник невообразимые обстоятельства своего романа.

Выехав 15 марта из Калифорнии поездом, Сесиль через несколько дней прибыл в Нью-Йорк. Он оставался в городе еще целую неделю и отплыл в Англию 27 марта. У него нашлось время черкнуть одно письмо Гарбо. Как всегда, оно было написано в воскресенье утром:

«Моя наидражайшая!