Грета Гарбо и ее возлюбленные

Приобщение к гетеросексуальной любви, однако, не принесло особых плодов. Модельер Чарльз Джеймс одним из первых обвинил Сесиля в том, что тот только притворяется, будто принадлежит к миру гетеросексуальных отношений. Сесиль писал, что он поймал себя на том, что отпускает грубые замечания в адрес «голубых», потому что «они пугают меня, вселяют в меня отвращение, и я столь живо представляю самого себя во многих из них; а ведь для того, чтобы сбросить с себя это печальное и смехотворное предназначение, требуется всего лишь капля твердости и решительности».

Однако спустя всего несколько дней его поймали за «совращением» здоровенного черного боксера по кличке Джимми, а по возвращении в Лондон Сесиль стал жертвой одного из самых выдающихся своих романов с Питером Уотсоном.

Сесиль познакомился с Питером в Вене в 1930 году, во время летнего отдыха, который забросил их до самой Венеции. Сесиль обнаружил, что Питер стал любовником дизайнера и декоратора Оливера Месселя, который с тех пор превратился в его заклятого соперника, и поэтому он исполнился решимости отвоевать Питера. Таким образом для него начался четырехлетний период глубокой фрустрации, странное сочетание окрыленности и напряженного отчаяния, который в конечном итоге не привел ровным счетом ни к чему и во время которого Битон впервые встретился с Гарбо.

Питер Уотсон обладал сложным противоречивым характером. Он был предметом восхищения последующих поколений за свою редкостную красоту и щедрое покровительство художникам. Когда Сесиль познакомился с Уотсоном, тот как раз получил внушительное наследство и тратил его на такие легкомысленные приобретения, как «роллс-ройс» и шикарные костюмы. Пока Уотсон и Сесиль колесили по Европе, Уотсон жесточайшим образом вел себя по отношению к своему чувствительному воздыхателю, позволяя лишь «близость на расстоянии». Длинные выдержки из дневников Сесиля трудно читать, не проникнувшись сочувствием к его автору, который наделал немало ошибок, пытался достучаться до сердца своего равнодушного, довольно избалованного и совершенно безразличного к страданиям возлюбленного. Сесиль опускался все ниже в преисподнюю, пока, наконец, не погрузился в состояние, прекрасно описанное Стендалем: «последняя мука, полнейшее отчаяние, отравленное, однако, проблеском надежды».

В какой-то момент их мучительных взаимоотношений Питер Уотсон предложил Сесилю обзавестись любовницей. Сесиль так и поступил, совершив очередную вылазку на «гетеросексуальную почву», где завел роман с блистательной виконтессой Каслросс, которая, пребывая в высокомерном неведении, полюбила его всей душой и, как следовало ожидать, соблазнила в комнате, наполненной ароматом тубероз, в Фарингдоне — эксцентричном оксфордширском поместье эксцентричного пэра лорда Бернерса. Озадаченные гости этих стен, немало повидавших на своем веку, поднялись наверх, чтобы подслушать под дверью: «О боже, боже, боже!» — доносилось восторженное восклицание Сесиля из святая святых — спальни Дорис. Она соблазнила Битона вкусить запретный плод, а чтобы он не слишком переусердствовал, заставляла думать в момент любовного акта о бракосочетании собственной сестры. Этот роман весьма позабавил лондонское общество, и однажды вечером лорд Каслросс, обедая в ресторане, заметил Сесиля в обществе своей бывшей супруги.

«Вот уж ни за что бы не подумал, что Дорис лесбиянка», — заметил он.

Помимо этого, Сесиль оказался в постели еще с одной женщиной. Лилией Ралли, подругой детства югославской принцессы Ольги и ее сестры, герцогини Кентской. Эта дама тоже была без ума от Сесиля, с которым на протяжении всей своей жизни оставалась в близких отношениях. Кстати, этот роман положительно сказался на карьере Битона, поскольку ему приходилось снимать семейство Кентов, принцессу Ольгу, а вскоре после этого и королеву Елизавету — впоследствии королеву-мать.

На протяжении этих лет Сесиль иногда хвастался и другими своими победами. Он несколько раз обмолвился о том, будто имел в Голливуде роман с Гэри Купером, что вполне допустимо, и, несомненно, за долгие годы пережил немало мимолетных увлечений, не оставивших после себя в памяти глубокого следа, лишь только сиюминутная страсть бывала удовлетворена. Имеются свидетели, заявляющие, будто они сопровождали Сесиля, когда тот отправлялся на оргии в турецкие бани. Подобные подвиги давались ему с гораздо большей легкостью за границей, нежели у себя дома в Лондоне, где он с каждым днем приобретал все большую известность и поэтому был весьма уязвим в этом отношении.