Грета Гарбо и ее возлюбленные

Мерседес и Марлен часто проводили время вместе. Однажды Марлен послала подруге записку, в которой говорилось, что в Голливуд прибыл Штернберг, которому необходимо встретиться с ней вечером. Дитрих ничего не оставалось, как сказать ему, что она будет ждать его дома, поскольку встреча, по всей видимости, была довольно важной. Марлен извинилась перед Мерседес, что не сможет пообедать вместе с ней, однако поспешила заверить, что будет у нее к половине десятого или к десяти. В более чем откровенном письме она призывала Мерседес пообедать одной в ее отсутствие, а затем лечь спать и дожидаться ее в постели. Сама она, мол, не задержится и минутой больше, чем это окажется нужным.

В то время Марлен жила в доме номер 32 по Оушн-Франт-авеню в Санта-Монике. Нередко хозяйка дома в компании двух друзей-акте-ров, Мартина Козлека и Ханса фон Твардовски, захватив с собой дочь Марию, отправлялась купаться.

Мерседес впоследствии писала:

«В целом мы чудесно проводили время по соседству с пляжным домиком».

Мерседес называла Марлен «моя золотая». Какое-то время спустя Мерседес адресовала подруге небольшую любовную записку:

Для Марлен,
Чье лицо озарено лунным светом,
Проникающим сквозь кожу.
Мягким, бледным и лучистым.
Никакого загара, ибо ты вся светишься.
Ибо ты не что иное, как сущность
Звезд и луны и загадок ночи.

Все это как нельзя лучше соответствовало избранному Мерседес жизненному пути, который одновременно пересекли две самые яркие звезды того времени.

Гарбо и Дитрих то и дело сравнивали между собой, и вывод неизменно бывал один и тот же — Гарбо с легкостью выходила из этого «соревнования» победительницей.

«Дитрих — профессионал своего дела, в то время как Гарбо — художник», — этот вердикт вынес писатель Фрэнсис Уиндэм, тот самый, кто в 1960 году помог Мерседес опубликовать в Англии ее мемуары. В тридцатые годы обе актрисы, казалось, воплотили в себе все великолепие греха.

Личная жизнь Мерседес, судя по всему, была бурной и насыщенной, однако в это время у нее возникли нелады с «МГМ». Это стало следствием того, что Мерседес не позволила Ирвингу Тальберту внести не соответствующие исторической истине изменения в сценарий о Распутине. Главный ее аргумент заключался в том, что княгиня Ирина Юсупова, супруга князя Феликса, убийцы Распутина, ни разу не встречалась с сибирским старцем, а значит, сцена, в которой тот соблазняет ее, противоречила исторической правде и была оскорбительна по своей сути. Мерседес додумалась до того, что попробовала заручиться согласием князя Юсупова опубликовать рассказанную ей с глазу на глаз историю. Таковое было получено, однако князь дал однозначно понять, что если в фильме изобразят его супругу, то он подаст на компанию в суд. Мерседес предупредила Тальберга о возможных последствиях, однако тот был убежден, что, проконсультировавшись с князем, она переступила границы дозволенного. Мерседес заявляла, что якобы спасла Тальберга от судебного разбирательства и вообще дружба куда важнее отношений по службе. Тальберг в сердцах аннулировал контракт, и Мерседес осталась без работы.

В последующие тяжелые для Мерседес месяцы Марлен как могла утешала подругу. Она посылала ей деньги и даже слушать не желала, когда та говорила, что обязана возвратить долг. Иногда Мерседес наведывалась в «Парамаунт», где в это время шли съемки штернберговского фильма «Алая императрица», в котором Марлен играла Екатерину Великую. Однажды Мерседес оказалась на съемочной площадке в тот момент, когда Марлен, чтобы разрядить атмосферу, нарочно упала с лошади, в результате чего газеты запестрели душераздирающими заголовками. Но затем, в мае 1933 года, Марлен вместе с дочерью отплыла в Европу в длительный отпуск.

Что касается самой Марлен, то для нее это путешествие оказалось наполнено драматическими событиями. Ее мучили головные боли и приступы сердцебиения. Марлен писала подруге, как, стоя на палубе, она чувствовала себя совершенно одинокой, глядя на толпу, размахивающую черными носовыми платками в попытке докричаться до нее через все увеличивающееся пространство между судном и причалом. Марлен так расчувствовалась, что ей стало трудно дышать.

Подплывая к Европе, Марлен горестно заметила, что вместо «Моей Золотой» Мерседес следовало бы называть ее «Моей Печальной».

Мерседес при первом удобном случае посылала ей цветы: например, в Трианон, один из дворцов Версаля, где Марлен остановилась с больной дочерью, она послала орхидеи.