Greta oto (СИ)

Тина продолжала хмуриться, но долго сердиться на сестру не умела.

— Не хочешь устроиться в Конгресс криптографом? — усмехнулась она.

Куинни порывисто подбежала, обняла, закружила Тину. Та сперва вяло отбивалась, в итоге поддалась, и они, дурачась, повальсировали между кроватями. Тина представила, как выглядит в роли кавалера в мятой ночной сорочке и стоптанных тапках на босу ногу, и расхохоталась, увлекая Куинни на постель, где они, будто в детстве, с визгами принялись мутузить друг друга подушками. Как только победу в этом решающем для судеб мира бою начала одерживать старшая сестра, младшая вдруг отпрыгнула и сделала огромные страшные глаза:

— А ты почему ещё не собираешься на бал?!

— Отстань, — отмахнулась Тина, тяжело дыша, — успею, ещё целый день впереди.

— На такие важные мероприятия приличная девушка начинает собираться ещё накануне, — назидательно подняла палец Куинни и хитро прищурилась. — То есть так и не признаешься, с кем туда идёшь?

— Ах, вот зачем ты пыталась пролезть ко мне в голову! Любопытство вас когда-нибудь погубит, мисс Голдштейн.

Куинни обиженно надула губы:

— Ты в последнее время мне вообще ничего не рассказываешь. Как чужая.

Растрёпанная и румяная, с влажными кудряшками, в короткой сорочке, старательно пытающаяся изобразить на своём прелестном личике вселенскую скорбь, Куинни Голдштейн выглядела такой хрупкой и беззащитной, как в детстве, что у Порпентины защемило сердце. Она раскрыла руки для объятий и жестом позвала сестру поближе. Та тут же забралась к ней на плед с ногами и прижалась ласковым пушистым котёнком. Тине неудержимо захотелось поделиться с единственным родным существом самым сокровенным.

— Какая же я чужая? Ты же тоже мне не рассказываешь про всех своих поклонников. И правильно делаешь, Куинн, я не вмешиваюсь. Ну хорошо, слушай, шантажистка. На прошлом Рождественском балу со мной произошёл очень странный случай, — начала она, стараясь придать голосу равнодушный и насмешливый тон. — Пошла я отдохнуть от шума в галерею, смотрела картины и незаметно заблудилась. Не смейся, пожалуйста. Там перед гостиной Вампуса настоящий лабиринт.

— Знаю. — Куинни подняла голову и заинтересованно посмотрела на Тину.

— И в одном самом тёмном коридоре — альков с мягким диваном. Пылища ужасная!

— Точно! — Сестра во все глаза уставилась на Тину и даже отодвинулась, взволнованно ёрзая.

Та стала подробно рассказывать историю с поцелуем, заново, очень остро (настолько, что почувствовала, как вспыхнули щёки и запахло пачули) испытывая свои прошлогодние переживания. И через пару минут умолкла… В эти короткие минуты она поведала всё и поразилась, что для столь важного рассказа понадобилось так мало времени. Тине казалось, что о поцелуе можно рассказывать до самого вечера.

Жадно выслушав её, Куинни запальчиво воскликнула, фыркая:

— Бог знает что такое! Бросается на шею и целует, даже не окликнув! Как мальчишка! Психопат! — Она будто подавилась своими словами, судорожно сглотнула и добавила гораздо спокойнее, хотя и дрожащим голосом: — Какой-то. — И попыталась мягко улизнуть с кровати.

Тина, чуть не задохнувшись невероятной догадкой, развернулась к ней всем корпусом и схватила за локоть:

— Кто психопат? Ты его знаешь?!

Куинни так уверенно и честно замотала головой, что ввела бы в заблуждение любого, кроме сестры.

Та заглянула ей в глаза:

— Не отворачивайся. Куинн, кто он? Твой… О! Куинни, нет! Это к тебе он спешил на свидание в потёмках?!

Куинни зажала себе рот ладонью. Но её слов Порпентине и не требовалось — она без них и без всякой легилименции легко читала всё, что было у той на душе и в прекрасной головке. Глупышка влюбилась в своего декана Персиваля Грейвса и крутила с ним роман. Или он крутил с ней. Каков! С ученицей! Немыслимо. Как он мог?! А она, Тина, как могла быть настолько слепа и глуха, чтобы не заметить, по кому на самом деле вздыхает её малышка Куинн. Уж, конечно, не по мальчишкам сверстникам, которые толпами окружали её.

Шок прошёл через несколько мгновений. Тина Голдштейн умела владеть собой. Училась прямо сейчас.

— А как же этот русский Мурый? — спросила она, не глядя на Куинни. — Хороший юноша, вы ведь с ним переписываетесь, я полагала… Впрочем, это неважно. Теперь неважно, — добавила шёпотом.

Сестра выглядела словно пойманный за преступлением шаловливый домашний любимец, который, конечно, набедокурил прилично, но вряд ли будет серьёзно наказан. Потому что мил, обожаем и может виноватой улыбкой, трогательным взглядом и понурым видом растопить самые холодные сердца и выклянчить любые прощения. А у Порпентины Эстер Голдштейн сердце никогда не было холодным. Уж кому это знать, как ни Куинни…