Греция

Для загона дичи призывали до двадцати тысяч крестьян. Двести султанских слуг, каждый из которых держал на цепи двух прекрасных гончих, вели несколько тысяч крестьян на горные склоны, где в те времена росли густые леса и водилось множество диких зверей – медведи, волки, лисы, дикие вепри, шакалы. Все эти люди окружали леса, входили в них и неистовым грохотом барабанов вынуждали животных покидать свои логова и спускаться на равнину. Между тем вторая армия крестьян выстраивалась на равнине полукругом, чтобы не позволить животным убежать. Обе «армии», двигаясь друг другу навстречу, все более сужая окруженное пространство и усиливая идущими друг за другом рядами, пока дичь не оказывалась на узком пространстве, посредине которого стояло возвышение, защищенное крепкой деревянной изгородью. На возвышении находился султан со свитой, который любовался видом перепуганных или разъяренных животных, пробегавших перед его взором, борясь с нападавшими на них гончими и бросаясь на крестьян, чтобы прорвать их кольцо. Насладившись таким нероновским зрелищем, которое стоило жизни множеству животных и крестьян, и убив несколько десятков животных собственноручно стрелами, 63 султан отдавал приказ прекратить окружение оставшихся в живых животных, чтобы они могли бежать обратно в горы…

О временах турецких завоевателей, как и о многих других событиях, которыми богата история Фессалии, бескрайняя и голая Лариссейская равнина не сохранила никаких воспоминаний. И все же, чего только она не повидала! Петафлов в звериных шкурах и с колчанами стрел, железные македонские фаланги, сверкающие шлемы римских легионов, диких гуннов, русых норманнов на крепких конях, орды болгар и сербов, закованных в сталь крестоносцев, страшных каталонцев, которые грабили и жги все на своем пути… Все они желали этой плодородной земли и вели жестокие битвы за обладание ей, но все они прошли здесь, не оставив по себе никаких следов. Вечно молчаливая равнина оставалась такой же, как была всегда: вместе со своим безымянным земледельцем, с глубокой безмятежностью и крупными аистами…

Теперь солнце идет на закат. Миновав большой мост Лариссы, под которым катит свои мутные ленивые воды Пеней, я отправляюсь за огород посмотреть на Олимп в великолепии вечерних часов…

Часто вершины его закрывают облака, однако сегодня небо совершенно чистое, так что можно видеть всю его мощную массу, которая вздымается с титаническими усилиями до самого голубого неба.

Я долго смотрю на него. Его красота не пластическая, как красота Тайгета, но иного рода: как и Синайская гора, Олимп сохраняет отблеск божественности. С его вершин в Грецию спускались прекраснейшие сказания, а там, где оканчивается его великая расселина, образованная водами Энипея, находится город Дион – ковчег древнегреческих мифов. Эту гору эллинский дух чтил как свой идеал. Даже сегодня, когда боги покинули его, и только вечные снега лежат на неприступных вершинах, Олимп остается тем же, чем был в древности, – божественной горой. Он принимает душу человеческую в ее устремленности в небеса…

Солнце зашло. Неподвижные и иератические, аисты уселись на крышах домов. Вечерние тени опустились на голую равнину, однако заснеженные вершины Олимпа все еще сияют каким-то розовым сиянием.

В этом сиянии, когда бесчисленные складки на склонах Олимпа погружаются в вечернюю неопределенность, есть что-то волнующее. Словно дневной свет ухватился в отчаянии за вершины Олимпа, чтобы спастись от поглощения ночью…

Это длилось всего несколько мгновений, а затем вершины стремительно окутали вечерние тени. А леденящий ветер, словно только того и дожидался, низвергся с покрытых снегом вершин и заполнил равнину. На небе появились одна за другой звезды. Тишину сменили кваканье лягушек и тяжелое хлопанье крыльев ночных птиц. Когда же чистая и холодна ночь наступила окончательно, в таборе кочующих цыган загорелись дрожащие огоньки – единственные убогие признаки жизни среди беспредельной пустынности равнины…

Райский Пелион

I.

Небольшой поезд, везущий нас из Волоса в Милии на Пелионе32, совершенно бесподобный. Он напоминает почтовые дилижансы добрых старых времен. Он не придерживается непоколебимой точности и лишен гордыни больших экспрессов, которые отправляются и останавливаются, словно нетерпеливые буйные кони. Можно подумать, что вы отправились на прогулку, ради собственного удовольствия. Поезд движется медленно, словно желая подольше насладиться природой и весенним солнцем. Останавливается он, где ему вздумается, будто любуясь прекрасным видом. А на маленьких станциях, где он задерживается, чтобы перевести дух, возникает атмосфера близости и сердечности.