Греция

В поезде, который вез меня в Лариссу, я читал впечатления о Греции двух французских путешественников – монаха-капуцина Робера де Дрё, сопровождавшего по Турции французского посла в 1655 году, когда тот отправился вручить верительные грамоты Магомету IV, пребывавшему в Лариссе на охоте, и Леона Эзе31, который проехал в 1858 году по Фессалии с целью изучения ее древностей и византийских рукописей в здешних монастырях. Оба эти путешественника описывают Лариссу, как просторный город, однако сельского характера, не отличающийся ничем от привычного типа турецких городов.

Приблизительно такое же впечатление Ларисса производит и сегодня, хотя убогие глиняные дома, которые видели два эти француза, в большинстве своем заменены жилищами пристойного вида. Кварталы города состоят из грязных извилистых улочек, ремесленники трудятся прямо на пороге своих лавочек, как на базарах Востока, куры роются в мусоре, собаки бродят по мостовым из булыжника, мулы, овцы и крестьяне Фессалийской равнины в островерхих_шапках и овчинах ходят взад-вперед в живописном движении, запах животных и высохшей кожи портит воздух, который нисходит сюда, холодный и бодрящий, с заснеженных склонов Олимпа.

На рассвете дня, когда я прибыл сюда, Ларисса обладала странным и неожиданным очарованием, которое не могут стереть из памяти более поздние впечатления. Уснувшая среди нескончаемого молчания беспредельной равнины, она была словно пропитана голубым цветом рассвета и свежестью непорочного воздуха своих гор. Она представляла собой нечто воздушное и сказочное. Ее минареты вонзались в утреннее небо, в котором медленно и величественно пролетали аисты. Нагота нескончаемой равнины придавала утреннему спокойствию проекцию мечты. Течение Пенея, устремлявшееся, чтобы исчезнуть в теснине Темпейской долины, угадывалось по двум рядам высоких деревьев, следовавших за меандрами его русла. Ничего, кроме двух этих рядов деревьев, не задерживало взгляд на равнине, оканчивавшейся вдали у склонов Олимпа и Оссы, которые возносили в небесные выси свои заснеженные вершины, нежно-розовые в утреннем свете. В голубой дымке зари гладкая бесконечность равнины напоминала об озере, которое существовало здесь в мифические времена до того, как возникло сейсмическое отверстие Темпейской долины, из которого его воды устремились с безудержным шумом к морю, способствуя тем самым появлению фессалийского мифа о потопе и Девкалионе…

Когда все заполнил солнечный свет, очарование испарилось, и Ларисса предстала такой, как она есть, – незначительным провинциальным городом, окруженным удручающей монотонностью равнины. Только сельский овечий рынок на Пасху и цыганский табор рядом с ним в преддверии города, придавали ему некоторую живописность благодаря крестьянам, собравшимся там со своими красными арбами, отарами овец и красочными одеждами цыганских женщин, которые искали вшей у своих голых, с телами пшеничного цвета детей или болтали, сидя, скрестив ноги, перед грязными шатрами.

В отличие от самой Лариссы ее селения, которые разбросаны по склонам горных гряд, замыкающих Лариссейскую равнину, весьма колоритны со своими живописными хижинами, узкими идущими вверх улочками и «куле» – высокими, квадратными в основании башнями старинных турецких землевладельцев, пашей и беев, жилое помещение которых с пронзающими их насквозь небольшими окнами и опоясывающими вокруг балконами, находится непосредственно под крышей, будучи таким образом защищено на этой высоте в случае вражеского нападения.

Лариссейская равнина – самая голая, самая пустынная и самая монотонная из всего, что может представить себе человек. Пересекая ее, я не встретил ни одного дерева, а единственными картинами сельского хозяйства, которые я видел, были несколько отар овец и сильных фессалийских лошадей, пасующиеся близ болот, а также совсем старая арба, возница которой, несмотря на то, что лето еще не наступило, носил на голове «скиади» – широкополую соломенную шляпу, какую носили в древности фессалийцы, носила и Антигона, когда пришла с Эдипом в Колон…

Упомянутый мной выше монах-капуцин рассказывает, что султан Магомет IV, безумно любивший охоту, часто приезжал ради этого занятия на Лариссейскую равнину. Эта весьма своеобразная охота заслуживает того, чтобы ее описать.