Грезы любви

От яркого пламени быстрее сгорает свеча, уступая место темноте. Так случилось и с Ричардом. После короткой вспышки любви над ним сгустились сумерки, темнота окутала его сердце и разум, заставив проклинать тот день, когда он влюбился в Тэсс.

27

На следующее утро Ричард и его воины отправились в путь. Их было двести человек, включая пажей и оруженосцев. День был ясным, солнце ласково светило им с небес. Наконец-то хорошее предзнаменование, подумал Ричард.

— Господи, как хорошо опять быть в седле, на боевом коне! Слышишь, Перкинс! — Ричард с любовью похлопал черные лоснящиеся бока Шэдоу и, подставив лицо солнечным лучам, удовлетворенно вздохнул. — Я люблю сражения. Только тогда я не мучаю себя вопросами о смысле жизни.

— В таком случае вам надо поступить на наемную службу, милорд. За любимое дело вам будут еще и платить, — отозвался оруженосец.

Запрокинув голову, Ричард разразился хохотом.

— Ну, Перкинс, рассмешил. Хорошо, что в этой войне ты будешь рядом со мной. Надеюсь, ты не раскаиваешься, что решил остаться в оруженосцах? И все-таки я очень хочу посвятить тебя в рыцари.

— Вы очень щедры, милорд, — задумчиво ответил Перкинс. — Наступит день, и я решусь на это. Но сейчас я еще не готов. Когда я стану рыцарем, мне необходимо будет взять себе одного или двух пажей, которым надо будет купить лошадей, да и мне самому понадобится боевой конь, а также ружье и, конечно, меч. Нет, я слишком беден, чтобы быть рыцарем.

— Посмотрим, в каком состоянии Мэрли-Вэйл. Может, там остался какой-нибудь небольшой особнячок. Или, может быть, леди Тэсс выделит тебе какую-нибудь сумму из своей казны?

Перкинс с сомнением взглянул на графа.

— Это могло бы быть возможным, если бы я не был оруженосцем ее мужа. Мне кажется, что она с удовольствием поставила бы вас вместо деревянного манекена на турнирном поле. Поэтому было бы странно, если бы леди Тэсс чем-то одарила меня, вашего оруженосца.

Ричард печально усмехнулся. Спустя несколько дней после ссоры с Тэсс его унылое состояние духа сменилось истерическим весельем. По пути в Саутгемптон то и дело раздавался его смех. Ричард вновь оказался в своей стихии. Он вовсе не страшился предстоящей войны и наслаждался обществом мужчин, развлекая их историями о своей беспутной молодости. Как хорошо было опять шутить с ними! Женитьба на Тэсс на время лишила его этого удовольствия. Как бы Ричард ни любил эту женщину, мужская компания нравилась ему больше. Мужчины не забивали себе голову амурными фантазиями, они говорили о деле. Ричард был рад вырваться из цепкой паутины любви.

Во всяком случае, так он думал до первой ночи, которую пришлось провести на холодной твердой земле. Привыкнув к объятиям Тэсс, он не мог удобно устроиться. Ричард вспомнил ее мрачное предупреждение, что у него не останется ничего, кроме горстки земли. Лежа на душистой траве, он смотрел в звездное небо и думал, смотрит ли с небес его отец и гордится ли он сыном. Все, что он совершил, из-за чего Тэсс ушла, делалось только во имя памяти отца. Но Ричард чувствовал себя опустошенным, на душе не было покоя.

На следующий день они скакали очень быстро. Солнце скрылось за облаками, собирался дождь. Пасмурный день закончился ранними сумерками. Ночь прошла спокойно, Ричард спал без сновидений. Но наутро ему было не по себе, и он никак не мог понять, чем была вызвана его смутная тревога. Он старался не думать о Тэсс, он вообще не хотел ни о чем думать, так ему было плохо. Как лебедю с перебитым крылом, эта дорога казалась ему непосильной.

К полудню начал моросить дождь. Пока поставили палатки, Ричард насквозь промок. Войско расположилось в редком лесочке на лугу, поросшем клевером. Граф поел сыра с хлебом, выпил эля и рано отправился в свою палатку. Он скинул с себя мокрую одежду и забрался под одеяло. Ночь была теплой, но Ричарда трясло в ознобе, он чувствовал тяжесть в желудке, голова раскалывалась. Граф понял, что заболел.

Вскоре у него началась рвота. Весть о болезни графа облетела весь лагерь. Прошел слух, что у него дизентерия. Эта болезнь была частой спутницей войны, она косила воинов не хуже оружия. Болезнь подорвала репутацию графа, особенно перед началом французской кампании Генриха.

Преданный Перкинс не отходил от своего лорда, без конца выносил ведро, смачивал мокрым полотенцем Ричарду лоб. Но болезнь прогрессировала, Ричарда трясло в лихорадке, спазмы в животе были так ужасны, что ему казалось, будто кишки завязываются в узел.

— Не вздумай когда-либо влюбиться, — хрипел Ричард в перерывах между приступами рвоты, наклонившись над ведром. — Видишь, что она сделала со мной, Перкинс: она уже вырвала мне сердце и, видимо, кишки вырвет тоже.

— Тише, милорд, — шептал Перкинс ему на ухо. — Вы не ведаете, что говорите, вы бредите. Не ругайте леди Тэсс, она ведь вам жена.

— Да пошел ты к черту, Перкинс, — пробормотал Ричард, и его снова вырвало.