Грезы минувшей осени

Дрожащей рукой ОНА развернула газету и на последней странице увидела его фото, обрамленное в черную рамку. Авторитетная организация извещала о безвременной кончине дорогого ЕЙ человека, ставшего теперь уже частью ЕЕ самой. Несколько минут ОНА смотрела на фото, затем наклонилась и осторожно поцеловала его. Слез, как ни странно, не было. Удивления тоже. Состояние невесомости овладело ЕЮ. В один и тот же миг трескучие сибирские морозы и зной восточного лета окутали ЕЕ одновременно, подбрасывая то в жар, то в холод. ОНА встала, бессознательно сделала несколько шагов по кабинету, затем не села, а сползла на стул, на который совсем недавно садился он. Обхватила голову и, повторяя «нет, нет», беззвучно всхлипнула.

— Какая я несчастная, — вслух произнесла ОНА, смахивая ручьем катящиеся слезы, — боже, какая я несчастная. И бестолковая… сижу перед картотекой, в двух шагах от нее, и не знаю о его смерти. А его уже нет в живых целый месяц. Подойди, глупая, молча, найди и загляни в его личное дело. Нет, я же гордая, самолюбивая… Упаси боже, мне нельзя снизойти до сентиментов… Один, всего один человек, который заставил меня по другому смотреть на этот несовершенный мир, ушел от меня. Ушел и забрал все. Ничего, — прошептала ОНА после небольшой паузы, — ты сказал — ляжешь рядом. Будь спокоен, так оно и будет.

Еще раз рассмотрев газету, ОНА спрятала в шкаф. Затем оделась и вышла на улицу.

Осеннее солнце не отличается щедростью и теплом тоже. Ты солнце моей осени, вспомнила ОНА обращение на одном из его писем. ОНА постояла на остановке, но когда подъехал автобус, решила идти домой пешком. «Солнце моей осени». Слезы, предательские слезы размазали тушь, но ОНА слез не замечала. Не солнцем твоей осени, солнцем твоей весны я должна была быть. Вдруг ЕЕ осенило — то чувство раздвоенности, которое ОНА ощущала всего лишь час назад, объяснялось одним старым, хорошо забытым словом. Этого слова он ждал, он буквально требовал от НЕЕ в отдельные минуты встреч. Скажи, что любишь, просил он, и я буду счастлив. Скажи, что любишь, и этим продлишь мне жизнь. Ведь я чувствую, ты можешь это сказать. Горечь обиды накапливалась в НЕЙ. Какая же я безмозглая… Неужели трудно было сказать всего одно слово… Люблю. Очень люблю, пускай уже мертвого. И любила я, глупая, уже тогда любила и могла бы сказать ему. Но гордость, дурацкая, никому не нужная гордость не позволяла. Он умер, так и не узнав, люблю ли я его. Но по глазам чувствовала — знает, хорошо знает, что люблю, но не смею говорить о любви. Теперь уже точно никогда не смогу сказать ему это слово.