Грезы о Вавилоне. Частно–сыскной роман 1942 года

Там я и сидел — не знаю, долго ли, — когда по дороге приехала машина. Единственная за все это время, как я заметил. Машина ехала очень медленно. Похоже было, что пункт назначения у нее — кладбище.

Слишком далеко, и не определить, что это за машина. Я, во всяком случае, не разглядел. Интересно, может, это лимузин «кадиллак»? Машина остановилась в двухстах ярдах дальше по дороге. Фары почернели, вышли какие–то люди. У них был фонарик, но я не сумел различить, кто они. Может, шея и его светловолосая спутница, а может, какие–нибудь заурядные кладбищенские воры.

Как тут узнаешь, пока я не выйду из машины и не стану скрытным уверенным частным сыщиком перед началом завершения крупнейшей сделки в его жизни, поэтому так я и поступил. Вышел из машины.

Не хватало мне одного: фонарика.

Тут меня посетила идея.

Я снова залез в машину и открыл «бардачок».

Бонанца!

Фонарик!

Это знак небес.

Все получится просто здорово.

Я должен был встретиться с шеей и Богоматерью Бездонного Пузыря у памятника неким солдатам, павшим в Испано–американской ^войне[19] Памятник возвышался ярдах в трехстах в глубине кладбища. Совсем недалеко от могилы моего отца.

Я проходил мимо этого памятника много раз, навещая отцовскую могилу. Лучше бы я отца, конечно, не убивал. Может, если с этим делом все выгорит, у меня в конце останется несколько минут на какую–нибудь скорбь. И зачем я только бросил мяч на улицу? Глаза б мои никогда того мяча не видели!

С фонариком в одной руке — я его не включал, но он готов был пронзить тьму острым лучом, если возникнет нужда, — и заряженным револьвером в другой я проскользнул на кладбище и стал пробираться между могил к памятнику Испано–американской войне.

Двигался я крайне скрытно.

Очень важным элементом в подобной ситуации была неожиданность, и я хотел иметь ее на своей стороне. Чтобы добраться до памятника, я был вынужден срезать путь через рощицу. Памятник стоял на другом ее краю. Меж деревьев следовало двигаться осторожно. Было очень темно, и мне вовсе не хотелось упасть и наделать много шума. Зайдя в рощицу, я отмерял каждый шаг так, словно он был у меня последним.

Я миновал половину рощи, двигаясь как тень, когда возле памятника, ярдах в пятидесяти впереди, послышались голоса.

Не удалось различить, что они говорили, но людей было трое: двое мужчин и женщина. Я был слишком далеко, чтобы их узнать. Деревья приглушали все звуки.

Я сделал еще десяток весьма осторожных шагов, на пару секунд замер, собираясь с мыслями, и попробовал разобрать, о чем они говорят и кто это, но все равно было слишком далеко.

Меня не отпускало чувство, что дело это близится к завершению. Что–то не так. Я снова двинулся вперед. Каждый шаг тянулся целую вечность. Хорошо бы оказаться в Вавилоне и держать Нана–дират за руку.

76. СЮРПРИЗ

И вот что я увидел, когда в конце концов разместился среди деревьев так, чтобы видеть происходящее у памятника: первым делом увидел я сержанта Катка — он стоял, держа в руке фонарик.

А я стоял, укрытый деревьями, и пялился на него.

Вот кого я совершенно не ожидал здесь увидеть. Меня как громом поразило. Что, к дьяволу, тут происходит?

Дальше я увидел шею и его пивохлещущую госпожу — пристегнутых друг к другу парой наручников. У шеи был очень несчастный вид. Богатая блондинка смотрелась так, словно ей настоятельно требуется пиво, что в ее случае означало — целый ящик.

Каток полностью владел ситуацией.

Он с ними разговаривал.

— Я хочу знать одно: почему вы убили девушку, а потом пытались украсть ее тело из морга? Когда вы ее убили, могли бы забрать тело с собой. Какой в этом смысл? Мне такое непонятно. Вас из–за кражи этого тела и сцапали.

— Нам нечего сказать, — сказала шея.

— А кто сказал, что я хочу услышать тебя? — сказал Каток. — Я разговариваю с дамой. Это она правит тут балаганом, поэтому ты держи рот на замке, или я сам об этом позабочусь.

Шея открыла было рот, но потом передумала. Присутствие сержанта Катка порой так действовало.

— Ну, дамочка, скажите мне правду, и я облегчу вам жизнь. Никому нет особого дела до убитой шлюхи. Самое большее, оно может стоить вам нескольких лет, если будете со мной откровенны.

Каток ждал.

Наконец блондинка заговорила, сначала облизнув губы.

— Слушай, жирный лягаш, — сказала она. — Во–первых, эти наручники слишком тесные. Во–вторых, я хочу пива. В–третьих, я богата, и мне и так уже легко. И в–четвертых, ты ничего не можешь доказать. У тебя есть лишь цепочка косвенных улик, которую мои адвокаты сдуют, будто летним ветерком. После того как тебя вызовут давать показания и мои адвокаты с тобой разберутся, департамент полиции уволит тебя на пенсию как умственно отсталого. Либо так, либо следующим твоим назначением будет убирать за лошадьми в полицейских конюшнях. Тебе стало яснее?

Никто никогда раньше не называл сержанта Катка жирным лягашом.

Он стоял и не мог в это поверить.

Он сделал свою ставку, и теперь ее вызвали.

— Обдумай, — сказала она. И глянула на свое закованное запястье с весьма изысканным выражением раздражения. После чего посмотрела сержанту в глаза. И взгляда уже не отводила.