Грезы о Вавилоне. Частно–сыскной роман 1942 года

А я только стоял, словно в кинотеатре, и наблюдал, как все это разворачивается прямо перед моим взором. Цена билета — всего лишь съездить на кладбище в полночь, в угнанной машине, прострелив ногу негру, потом заехав домой и выгрузив труп убитой проститутки себе в холодильник.

Вот и все.

— Я думаю, вы блефуете, — сказал сержант Каток.

— Ты же не такой дурак, каким выглядишь, — сказала богатая блондинка. — Ты знаешь, каково это — четверть века конского навоза?

Сержанту требовалось это обдумать. Каток был детективом очень ловким, но тут встретился с ровней. Козырей в рукаве у него больше не осталось.

Жалко, что я стоял далеко и не слышал, какие улики выкладывал им сержант Каток. Так бы я хоть понял, что происходит. А теперь у меня не было ни малейшего понятия. Я оставался в полной темноте.

Меня поразило, что я увидел там сержанта Катка. Как, к чертям собачьим, он обнаружил, где мы должны встретиться? Уму непостижимо. Я ожидал, что могу увидеть шею и его богатенькую подружку, но сержанта — ни за что на свете.

Потом Каток медленно покачал головой и полез в карман за ключами от наручников. Подошел и освободил шею и блондинку. Это ему явно не понравилось.

Богатая женщина потерла запястье и посмотрела на сержанта как бы даже сочувственно.

— Попробовал — и будет, — сказала она.

Шея зарычала.

Ей нравилось оказаться сверху.

— Заткнитесь, мистер Кливленд, — сказала блондинка.

Шея перестала рычать и превратилась из медведя в агнца.

— Что ж, — сказал сержант Каток. — Всех победить невозможно. По крайней мере, если уж проигрывать, то настоящему шику.

Светская дамочка улыбнулась служителю закона.

Шея, стараясь угодить хозяйке, улыбнулась тоже. Но ее постиг жалкий провал. Ее улыбка напоминала козырек кинотеатра, рекламирующий фильм ужасов.

— Как насчет пива, сержант? — улыбнулась блондинка. — Там на обратном пути по дороге есть таверна. — И она протянула ему руку.

Каток несколько секунд эту руку разглядывал, а потом хорошенько, дружески потряс.

— Еще бы, — сказал он. — Пошли выпьем пива.

— Да–а, ну и сюрприз его ожидает.

77. ПРОЩАЙТЕ, $ 10 000

Они ушли пить пиво, а я еще несколько минут постоял на месте. Вот уходят мои надежды на богатство. Прощайте, $ 10 000. Это тело в моем холодильнике теперь не стоит ни гроша.

Я вышел из рощи к памятнику, поставленному тем, кто пал в Испано–американской войне. Я чувствовал себя одним из них.

Ну что ж, хоть пятьсот баксов у меня по–прежнему в кармане.

Не смогу получить того, что напредставлял себе — изысканную контору, прекрасную секретаршу и хорошую машину, — значит, придется идти на компромисс. У меня будет маленький кабинет, заурядная секретарша и «модель А».

Я стоял у памятника, погрузившись в думы и размышляя обо всем этом, как вдруг меня грубо удивило неожиданное появление четверки черных мужчин с бритвами в руках.

— Привет, Рагу, — сказал Улыба, прихрамывая у них во главе. Нога у него была обвязана галстуком чуть повыше раны.

Откуда, к черту, они появились?

— Мы решили забрать свою машину и получить хорошенькое спасибо за то, что взял ее покататься, — сказал Улыба с огромной улыбкой на лице. В рукаве этой улыбки было что–то припрятано. — И вот еще что, Рагу. Нам на расходы нужны те деньги, что у тебя в кармане, и не вздумай тянуться за пушкой, из которой ты меня подстрелил, или мы порежем тебя очень мелко, Рагу.

Ах черт. Мне уже было без разницы. Все это для меня стало как–то немножечко чересчур. Я полез в карман.

— Полегче, — сказал Улыба, по–прежнему улыбаясь. — Ты мне как бы нравишься, хоть ты мне ногу и продырявил. Не разочаруй меня.

Я очень медленно залез в карман и вытащил деньги. Славная пачка: несколько грез. Я перекинул ему деньги.

— Молодец, Рагу, — сказал Улыба.. Он посмотрел на деньги.

— Пять соток, — сказал он.

— Как насчет тела девчонки? — спросил я. — Вам оно еще надо?

— Не–а, можешь оставить себе, Рагу.

— Что теперь? — спросил я, рассчитывая на некоторый износ своего тела от рук четверки черных мужчин. В конце концов, я прострелил их главарю ногу и угнал их машину. Некоторые люди на такое сильно обижаются.

— Хорошего понемножку, Рагу. Ты же мне нравишься, — сказал Улыба. — Деньги у нас. Нам заплатили. Пуля кость не тронула. Прошла навылет чисто. Живи спокойно. Кто старое помянет…

— Нормальный ты парень, Улыба, — сказал я. — Как твое барбекю?

— Лучше некуда, — улыбнулся Улыба. — Заглядывай. Дам тебе ребрышек. За наш счет.

И они отвалили.

78. ПОЛНОЧЬ. ТЕМНО

Я стоял у памятника павшим в Испано–американской войне, опять один, помахав на прощание кабинетику, заурядной секретарше и «модели А», растаявшим в воздухе.

Слава богу, у меня еще осталась чудесная контора с мраморным бассейном, самая красивая женщина на свете и золотая колесница в Вавилоне.

Мой утешительный приз.

— Сын! — донесся до меня крик из–за каких–то надгробий. — Сын!

Я узнал этот голос. Мама. Она спешила ко мне, запыхавшись.

— Что ты здесь делаешь? — спросил я онемевшим голосом.

— Ты же знаешь, в этот день я всегда навещаю твоего отца и моего мужа, которого ты убил. Ты это знаешь. Зачем тогда спрашиваешь?