Грёзы о Закате(СИ)

В течение всех десяти лет, проведённых травником в монастыре, отношение к нему со стороны игумена никоим образом не изменилось, и Козьма постоянно ощущал пристальное наблюдение за собой. Не знали его братья в монастыре, что он их причисляет к убогим. Убогие, помимо всего прочего, были на редкость упёртыми. Бывшему волхву, любителю поплавать в море или реке, редко удавалось окунуться в волны столь близкого и изумительно тёплого Узкого моря. О каждом купании Козьмы сообщалось игумену. После почти каждого купания следовало ожидать покаянных речей стражей и доносов игумену. Убогие стражи каялись, игумен доводил себя до кипения, а согрешивший брат Козьма вынужден был выслушивать разные угрозы в свой адрес и соглашаться на наказания «за ублажение бренной плоти». Все наказания блёкли по сравнению с тем, что пришлось испытать и претерпеть травнику в самый первый месяц пребывания в монастыре.

В монастырь пойманного и битого кнутом лекаря привели в оковах.

А предыстория такова: лет двенадцать тому назад он излечил желудочную хворобу ромейского стратига фемы Фессалоники и был определён тем стратигом в отряд лекарей, что — на словах — означало свободу от рабства, в коем он до того момента пребывал. Несмотря на то, что после своего исцеления искусным славянином-травником, стратиг Агеласт выкупил Ведислава, заплатив после торга только пятьдесят номисм, и, проявив свою милость к нему, — в то далёкое время ещё мало сведущему в ромейском языке, — определил на службу в армию своей фемы; он же, после попытки лекаря бежать, приказал посечь его кнутом и распорядился передать наказанного под присмотр монахов в больницу при монастыре Святого Космы. Как ценного травника! Глухие стены этого монастыря высились в квартале по соседству с дворцом Агеласта. С другой стороны, если бы не стратиг, не миновать Ведиславу жестокой казни за побег из армии! Травник с дрожью в сердце вспоминал первые дни в монастыре, когда он, с прикованный к ноге кандальной цепью, днём и ночью лежал животом на соломке, брошенной ему на пол в келье; его спина, иссечённая кнутом, гноилась, а милосердие монахов проявлялось перед вечерней, когда кто-нибудь из них приносил кувшинчик с водой и глиняную миску с похлёбкой. Иногда про него забывали… Игумен не удостоил его своим посещением, но просил передать своё решение: в больницу варвара не допустит, но ежели варвар пройдёт инициацию и станет примерным христианином, то может и себя исцелить и к больным будет допущен как лекарь.

При крещении в монастыре Ведислава остригли и нарекли Космой; новокрещённый после водоосвещенья разжёг костёр в келье и очистил огнём и дымом свой дух и келью. Он стал именовать себя Козьмой, откликался только на изобретённое им же имя, и братьям пришлось привыкнуть к странно звучащему имени и уступить. Козьма и наименование монастыря произносил на свой лад, а вот в этом умыслили его гордыню, но покаяния от Козьмы так и не добились ни монах-наставник, ни игумен.

Нельзя сказать, что брат Козьма постоянно проявлял свою гордыню и неблагодарность. В монастыре он безвозмездно лечил братьев-монахов, уделяя особое внимание исцелению своих пожилых наставников, помогавших ему в овладении ромейским и древнегреческим языками. А настойчивость в вопросах поддержания порядка и санитарии лекарь проявлял не только в кельях больницы, но и в отношении всех помещений и дворовых хозяйств монастыря.

Милосердие к больным, а равно приём и лечение больных в монастыре зависели от обеспеченности или достатка пациентов. Так, некий купец-генуэзец, человек не из бедных, затребовал себе отдельную келью и в течение полугода пребывания в больнице, подружившись с Козьмой, ежедневно давал ему уроки латыни.

При посещении пациентов в городских кварталах, лекарь именовал себя «Козьмой из монастыря Святого Козьмы», а иногда менял место определения перед именами, и со временем в городе его стали называть не иначе, как «Святой Козьма». Его словенское имя давным-давно было забыто в монастыре.

Во дворец патрона, занимавшего весьма значительный и значимый в митрополии квартал, Козьма был вхож как домашний врач, и в то же время, до дверей пациентов его всегда сопровождал кто-нибудь из монахов, как к Агеласту, так и к многочисленным домочадцам патрона. На протяжении всех лет своего фактического рабства, Козьма не получил ни единого медного фолла за свои услуги ни от патрона, ни от его домочадцев. Но его патрон и представить не мог, что именно он откроет путь Козьме к известности и славе, когда рекомендовал и направил его как акушера и травника в дом эпарха, городского головы. Перед Козьмой стали открываться одна за другой двери в иных кварталах митрополии; количество его пациенток, несмотря на злые наветы женщин-повитух, многократно увеличилось. Высыпая номисмы в тайник, сооружённый им в своей келье и ни разу невскрытый, вероятно, благодаря его волховской волшбе, Козьма цинично усмехался: первые люди митрополии щедро оплачивали его услуги и, по существу, его путь к знанию.