Грезы президента. Из личных дневников академика С. И. Вавилова

Вселенную поняли, ограничили, но за нею новые вселенные, новые спирали, и в мире становится душно, все растяжимо и все безгранично» (12 апреля 1916). Вновь об Эддингтоне Вавилов пишет в 1942 г.: «…в чемодане Эддингтон „Philosophy of physical science“[620] ‹…›. Эддингтон рвется за пределы человеческих рамок и кажется: вот-вот вырвется. Вся физика, по Эддингтону, – „селективный субъективизм“, основные законы вплоть до „универсальных констант“ определяются „человеческим“. И, насколько мог понять, сознание – это как раз абсолютное и сверхчеловеческое. Что-то вроде кантианства на современной физической основе. Но вырваться все же не удается, а в конце концов остается довольно жалостная и едва ли верная абстракция» (20 сентября 1942). Через два года критике «идеалистической философии Эддингтона» Вавилов посвятил несколько абзацев в своей главной философской статье «В. И. Ленин и современная физика». В качестве примера того, что «фидеизм и идеализм» могут «прокламироваться» изощренно, Вавилов прошелся по некоторым утверждениям из книги А. Эддингтона «Философия физической науки» – «по внешности с блеском написанной и увлекательной». «Идеалистические склонности автора хорошо известны по многим другим его сочинениям, но здесь А. Эддингтон высказывается особенно ясно ‹…› „Мы доходим, – говорит совершенно откровенно Эддингтон, – до позиций идеалиста, противопоставляемых материалистической философии. Часто объективный мир – это мир духовный, материальный же мир субъективен в смысле «селективного субъективизма“ ‹…› Можно сказать так: Эддингтон надеется, что достаточно умный человек, один в темной комнате, не знающий внешнего мира, принципиально может предсказать все основные физические законы, со всеми входящими в них универсальными постоянными. ‹…› Удача обозначала бы, с нашей точки зрения, что человеческий мозг содержит совершенное отображение мира, переданное ему по наследству. Мы убеждены, однако, что знания приобретаются длительным и трудным индивидуальным опытом и очень далеки от совершенства» ([Вавилов, 1944], с. 129–130). Мысль о необходимости для субъекта внешнего мира многократно повторялась Вавиловым и без привязки к идеям Эддингтона, это его искреннее убеждение. Однако и Эддингтон – при общепризнанной теперь завиральности некоторых его физико-философских идей – куда более сложен, чем это рисует в статье Вавилов; будучи все-таки сначала физиком, а потом уже философом, Эддингтон сам разбирает и прямо опровергает многие возможные возражения сродни вавиловскому. То, что Вавилов вступил в полемику с Эддингтоном, его интерес к философии Эддингтона значит больше, чем критика: Вавилов чувствовал, что на самом деле их с Эддингтоном позиции во многом близки. По Эддингтону нельзя «…получить полного представления о мире до тех пор, пока мы будем отделять наше сознание от мира, частью которого оно является» (цит. по: [Козенко, 1997], с. 109). По Вавилову: «Сознание (наука!) это окно, через которое природа смотрит на себя самою. Особенно глубоко, по-видимому, не заглянешь, и окно в большинстве случаев (по крайней мере по Эддингтону) на самом деле оказывается зеркалом[621]» (18 декабря 1946). «Я – не я, а окно, через которое мир смотрит на самого себя» (30 декабря 1947). «Можно ли разбить это матовое окно психики и заглянуть за него?» (18 декабря 1950). Суть своей философии Эддингтон в 1920 г. образно описал следующим знаменитым впоследствии пассажем: «Мы обнаружили таинственные следы на берегах неведомого. Мы сконструировали солидные теории, одну за другой, чтобы обосновать происхождение следов. Наконец, мы преуспели в воссоздании того существа, которое оставило следы. И что же? Это наши собственные следы» (перевод дается по: [Козенко, 1997], с. 103). 6 марта 1949 г. Вавилов записывает сходную мысль о самообнаружении наблюдающего в наблюдаемом: «Странное самообозрение природы (имею в виду „я“ и сознание). В этом самообозрении, по-видимому, весь смысл бытия». При такой явной перекличке идей, однако, видны не только сходство мировосприятий Вавилова и Эддингтона, но и полная их противоположность. И тот и другой пытаются верить, что реальность и сознание тождественны, но Вавилов, несмотря на «страшный ледяной, как мороз градусов в 30 с ветром, „объективный материализм“» (31 декабря 1941), вновь и вновь зачем-то стремится убедить сам себя, что природа первичнее духа. «Сознание даже самое философское определяется бытием. ‹…› Одним словом, „смирись, гордый человек“ и „бытие определяет сознание“. Сама по себе мысль не многое может» (15 июня 1941). «Удивительно одно, бедность, прозаичность, элементарность и даже грубость сознания. Несмотря на все поэтические подпудривания со времен Гомера до Пушкина человеческое сознание, „Психея“ было грубым – материалистическим. В этом, пожалуй, самый неопровержимый аргумент материализма» (12 ноября 1950).