Грядет царь террора

В кабинете было довольно прохладно из-за открытого настежь маленького оконца, выходившего во двор.

«Конец мая, а еще ни единого теплого денечка Бог не дал, – подумал Самойлович, тяжело опускаясь на простую деревянную скамью у стола. – Надо бы прикрыть форточку, а то просквозит», – снова подумалось доктору, но сил подняться уже не осталось.

Сидя с закрытыми глазами, Самойлович мысленно снова и снова возвращался к бесчисленным спорам, которые вел с коллегами еще в Санкт-Петербурге. Проблемой морового поветрия Данила Самойлович заинтересовался давно, еще в те времена, когда босоногим отроком бегал в родном сельце Яновка, что в четырнадцати верстах от славного города Чернигова. Тогда он впервые увидел умершего запорожского казака в поросшей лесом лощине за селом. Его тело долго пролежало среди вековых дубов, пока кто-то его не похоронил.

Сам же Данила так перепугался вида страшной смерти, что убежал домой и, глотая слезы, ставшие комом в горле, рассказал отцу – сельскому священнику – о виденном. Отец, со страхом глядя на сына, спросил:

– Ты близко не подходил к нему?

– Нет, – ответил Данила и с немым вопросом уставился на отца.

– Правильно сделал, сынку! Это страшная болезнь убила нечестивца. Ее насылает Господь на голову великих грешников. Наверное, тот казак совершил много грехов в своей жизни…

Однако отец не успокоился и, растопив баньку среди бела дня, заставил Данилу как следует вымыться, а всю его одежду сжег в печке.

И все же самое большое количество смертей от морового поветрия Самойлович повидал в действующей армии, во время войны с турками. Сотни умерших с обеих враждующих сторон. От «черной смерти» солдат умирало ничуть не меньше, чем от ран, полученных в сражениях.

Именно там, в войске генерал-фельдмаршала Румянцева-Задунайского Самойлович впервые по-настоящему почувствовал страх смерти, ощутил касание невидимого крыла проклятой заразы. Тогда он и решил посвятить себя изучению «черной смерти», поискам средств и методов борьбы с ней.

Нет, доктор Данила никак не мог согласиться с доводами многих тогдашних медиков, которые причисляли себя к группе так называемых «миазматиков». Они считали, что невидимая глазу простого смертного зараза передается от больного человека к здоровому через воздух вместе с миазмами. И потому единственное спасение от подобной заразы – это бить в колокола, сотрясая воздух, проветривать помещения, где находились больные, и жечь, жечь, жечь костры. Как можно больше огня! Огонь и дым – это самое надежное средство борьбы с заразой.

Сам же Самойлович разделял воззрения гораздо менее многочисленной группы медиков, называвших себя «контагиозниками». Заражение бубонной чумой, утверждали они, происходит только от непосредственного контакта с больными или с их вещами. И в справедливости этого взгляда на пути передачи заразы доктор Данила смог убедиться, находясь в той же действующей армии. Он неоднократно становился свидетелем того, как солдаты-мародеры торговали на базарах вещами, взятыми из чумных домов.

Самойловичу хорошо запомнился случай, когда он самолично доложил одному из генералов о мародерстве его солдат и предупредил о возможности заражения моровой язвой. Генерал отреагировал весьма своеобразно. Насчет самого мародерства он сказал только:

– Все это пустяки, господин лекарь! Так дозволено. Всякий захваченный город со времен оных отдавался солдатам армии-победительницы на разграбление сроком на три дня. Так дозволено! И не нам менять установки. А вот с заразой… Это очень опасно!

Сказав так, генерал не придумал ничего умнее, как приказать своим артиллеристам устроить из пушек пальбу в воздух холостыми зарядами. Этим он собирался отпугнуть надвигавшуюся заразу…

Незаметно, за размышлениями, доктор задремал, склонившись к столу. Сон его был поверхностным и не освежающим.

В какой-то момент Самойлович почувствовал, что находится в своем кабинете не один. Кто-то огромный и страшный ворвался в его обитель и теперь тяжело уставился прямо ему в затылок. Доктор Данила хотел заставить себя поднять голову, открыть глаза, но сил на это не было. На мгновение он ощутил острую боль в затылке, как будто кто-то со всего размаху вогнал туда гвоздь и тут же отступил, любуясь делом своих рук. И тут же наваждение исчезло, испарилось, пропало. Осталась только невыносимая головная боль.

С трудом открыв глаза, Самойлович оглядел свою скромную келью и постарался окончательно стряхнуть оковы сна.