Грядет царь террора

«Что это могло быть? – подумалось ему. – Уж не настает ли и мой черед? Слишком долго я находился у края бездны, слишком долго для простого смертного ходил по лезвию ножа, отделяющего жизнь от смерти. А ведь это такая узкая дорожка! Мой ангел хранил меня от смерти, но, наверное, и его возможностям есть какой-то предел. Может быть, это предупреждение свыше? Определенный знак, предупреждающий меня о том, что пора отступиться от борьбы, отойти в сторону? Ведь есть же, в конце концов, куда более спокойные дела. Например, я всю жизнь мечтал о работе врачевателя в каком-нибудь заштатном провинциальном городишке. Спокойная работа, верный кусок хлеба… А в свободные часы писать и писать! Ведь у меня давно возник план собрать материал для книги под условным названием “Городская и деревенская повивальная бабка”. Или использовать богатый материал для написания и издания другой брошюры. Есть даже очень удачный заголовок для сего труда – “Нынешний способ лечения с наставлением, как можно простому народу лечиться от угрызения бешеной собаки и от уязвления змеи”. Право слово! К чему мне все эти мытарства с треклятой моровой язвой? Хватит! Баста! Пора умыть руки и заняться чем-то поспокойнее… На худой конец у меня имеются наблюдения по поводу “французской болезни”[2]. Можно ведь и об этом написать, не правда ли?»

Но подобные мысли, посещавшие Самойловича в минуты душевной слабости, быстро сменялись другими: «А кто же сможет помочь всем этим несчастным, доверившимся моему попечению? Кроме меня, никто. Сейчас я знаю о моровой язве куда больше, чем многие мои коллеги и даже наставники в Киевской академии и в Петербургском генеральном сухопутном госпитале. Даже признанный специалист доктор Ягельский, знаток борьбы со всяческими заразами, и тот не знает, что еще до знакомства с ним в 1770 году я уже два года отслужил лекарем в Копорском полку и именно тогда хорошо познакомился с беспощадным нравом треклятой “черной смерти”. А раз так, значит, мне и карты в руки…»

И снова доктор Данила, отбросив сомнения, загнав куда-то глубоко внутрь своей сущности постоянно присутствующее чувство страха перед чумной заразой, поднимался на ноги и отправлялся в палаты к больным, стараясь хоть как-то облегчить их страдания, отыскать брешь в «стройных колоннах» наступающего по всему фронту противника. Девочке, которой доктор Данила оказывал помощь в присутствии Ягельского, стало хуже. Самойлович, осмотрев ее вновь, пришел к выводу, что необходимо срочно провести вскрытие бубонов в области паха. Это малое оперативное вмешательство необходимо было сделать немедленно, и доктор Данила распорядился перенести девочку в операционную. Там он ланцетом один за другим вскрыл три правосторонних и два левосторонних бубона. При этом не заметил, как случайно слегка порезался тем же самым инструментом…

На темную язву на безымянном пальце левой руки, появившуюся на месте пореза, доктор Данила обратил внимание только через несколько часов, когда почувствовал, что головная боль у него резко усилилась. Теперь его голова просто раскалывалась, веки глаз стали неподъемно тяжелыми, будто на каждую ресницу привязали по свинцовому шарику. Время от времени накатывалась тошнота, при этом будто чья-то рука изнутри сжимала ему желудок. Затем появилась глухая боль в правом паху.

Проанализировав собственное состояние, доктор Данила пришел к выводу, что заразился во время операции и теперь ничего хорошего его не ожидает.

Хорошую новость, однако, принес подлекарь Серафим Сухонин. Буквально ворвавшись в спальню Самойловича на следующее утро, он радостно возвестил:

– Аринушка пошла на поправку!

Тяжело разлепив глаза, доктор Данила приподнялся на своей походной постели и переспросил:

– Это какая же Арина?

– Да Малова же!.. Та самая, которой вы вчерась надрезы делали… Помогло ей это, доктор! Оченно помогло! Она даже вставать с постели сама может. Во как!

– Да, да, конечно! – заспешил Самойлович, собираясь подняться, но сил не было, и он снова откинулся на подушку. – Устал я что-то, Серафимушка… Ты вот что! Прикажи санитарам, чтобы они непременно перенесли Арину Малову в отдельную келью… Тьфу ты, нелегкая! В отдельную палату. Понял меня? Нельзя ей оставаться теперь в общей палате до тех пор, пока не окрепнет.

– Обязательно, доктор! Все сделаю! Сам ее, голубушку, перенесу! – заулыбался довольный юноша, но тут же улыбка сползла с его лица, и он подозрительно уставился на доктора Данилу: – А вы-то что же? Как же вы сами?..

– За меня не бойся. Со мной все будет в полном порядке, – заверил его Самойлович. – Давай, давай! Дуй к своей ненаглядной Аринушке!