Грядет царь террора

И тут же телега, запаленная сразу с четырех углов от факелов, вспыхнула как сухая березовая кора, приготовленная для растопки печки, ярко осветив лица мужиков, отскочивших в сторону.

— А лошаденка-то!.. — болезненно вскричал один из них, бросаясь распрягать, но не успел ничего сделать.

Испуганная огнем, лошадь взбрыкнула и понесла.

— А, черт! — выругался поручик. — Эта тварь нам такой пожар устроит, что только берегись. Пристрелить ее!

Несколько полицейских тут же помчались следом за горящей телегой, стреляя в лошадь из пистолетов, выхваченных из седельных сумок.

— Догонят, — уверенно проговорил поручик. — А вы, мужичье, пойдете со мной.

— Это куда же вы нас, ваше благородие? — спросил маленький мужичонка в заячьем треухе на голове.

— Не бойся! — проговорил офицер. — Слышали, что доктор сказал? Пойдете в карантин.

— А что это за «карантин» такой? Мы об ентом слыхом не слыхивали.

— Теперь услышите и узнаете, — пообещал Дутов тоном, не предвещавшим ничего хорошего.

А доктор Ягельский думал сейчас лишь о том, как установить источник первичной заразы. Как? Это посложнее, чем задержать несколько сиволапых мужиков. Да, дело очень серьезное…

* * *

Едва забрезжил тяжелый похмельный рассвет, управляющий суконной фабрикой Федор Ферапонтович Никишин потребовал рассолу в свой кабинет.

— Э, какой рассол, слушай? — загундосил лысый перекупщик Арутюнов, приехавший за партией товара из-за Кавказских гор, да так и застрявший на лишнюю неделю в Москве из-за беспробудного пьянства вместе с управляющим, от которого зависели существенные скидки на сукно. — Давай лучше брагой поправимся. От нее, душеньки, голова не болит. А то мы с тобой, Федор, тут второй день сидим, лежим, пьем, а дело стоит. Слушай! Сколько можно, да? Пора делом заняться!

— И то верно! Эй, Петруха, холоп нечесаный, тащи сюды четверть браги! Да не той, сволочь, что в прошлый месяц Бубнов прислал, а той, что из-под Смоленска!.. И гляди у меня, коли перепутаешь! Я тебе, сволочь, шкуру спущу!

— Вам бы все токмо лаяться с утра пораньше, — недовольно пробурчал лохматый парень, появившийся в кабинете управляющего с большой бутылью, полной мутной белесой жидкости.

— Поговори у меня еще, сволочь! Ишь волю взял оговариваться… — прохрипел Никишин, быстро подставляя пустые кружки под струю браги, бьющей через распечатанное горлышко бутыли.

Хватив хмельной жидкости, Федор Ферапонтович крякнул и смачно захрустел соленым огурцом, извлеченным из миски, стоявшей тут же на столе. Не доев огурец, он, прищурившись, как на охоте, швырнул огрызок в слугу, но не попал, что его страшно раздосадовало.

— Вай, вай! — обрадовался новому развлечению Арутюнов. — Дай и я попробую…

Перекупщик ухватил огурец побольше, запустил им в Петруху и угодил тому прямо в лоб.

— Ах, ты!.. — взъерепенился управляющий.

— Погодь, Федор Ферапонтович! — вскричал слуга, утирая лицо рукавом кафтана. — Дело до тебе дюже спешное!..

— Кой черт! Дело обождет… Вот я тебе сейчас законопачу! — с этими словами управляющий со всей силы швырнул очередной огурец в слугу и попал ему точно туда же, куда до этого угодил Арутюнов. — Во! Другой разговор… Так что там, ты говоришь, за дело?

— Служивые люди вами дюже интересуются, — произнес Петруха, снова утираясь, но уже другим рукавом.

— Какие такие служивые? Откель будут? — уточнил Никишин.

— Так от самого генерал-губернатора, сказывают… — пожал плечами слуга.

Управляющий победно глянул на перекупщика и промолвил:

— Ну что, нехристь окаянный? Видал, какой мне почет и уважение в моем отечестве? Я на Москве человек видный! Так что на большую скидку за партию сукна и не рассчитывай…

Но тут до Никишина наконец дошел смысл сказанного слугой, и он не на шутку перепугался.

— Петруха! А чего им нужно, служивым-то?

— Интересуются нашими рабочими, — важно проговорил слуга.

— Что это вдруг? — насторожился управляющий, вспомнив о том, что только за последнюю зиму от неведомой болезни умерло сто тридцать рабочих и работниц.

— Не знаю, желают вас видеть.

— И много их?

— Цельный полк. Окружили, почитай, всю фабрику и никого не впускают и не выпускают…

— Так что ж ты сразу-то не сказал?! — вскакивая из-за стола, вскричал Никишин. — Зови сюда главного начальника!

— Что ты, Федор! Нельзя сюда, слушай! — покачал лысой головой перекупщик. — Здесь… Как это по-русски? Бордель! Тьфу! Бардак…

Никишин обвел осоловелым взглядом заваленный объедками и пустыми бутылками стол, заплеванный пол и вынужден был согласиться с перекупщиком.

— Нельзя… Давай лучше в хозяйском кабинете…

— Так он же закрыт, — ответил слуга.

— А ты открой, сволочь! Туда веди главного, понял? И смотри у меня!..

— Понял, понял, — закивал-закланялся Петруха. — Будет исполнено.

На опухшего от пьянства Никишина было противно смотреть, потому доктор Ягельский не стал слушать то, как его допрашивал поручик Дутов. От треволнений минувшей ночи у Константина Осиповича разыгралась жуткая головная боль. Он решил выйти на фабричный двор, подышать свежим воздухом.