Грязь

Я молчу, журналист молчит в ответ. Он валяется на шконке и делает вид, что увлеченно читает. В одной руке он держит увесистую стопку белоснежных листов формата А4, а в другой карандаш. Иногда его губы шевелятся, а лицо делается детским и несуразным, он часто вздыхает и громко артикулирует. Я называю это адвокатской галиматьёй. Два раза в неделю к нему прибывает юноша в дорогом костюме и убеждает, что все под контролем. Процедура признана внушить надежду, ибо надежда стоит. Навнушавшись вдоволь, адвокат просит денег и оставляет на краю стола очередную стопку сложносочиненного текста. Журналист, как и любой попаданец, готов верить в сказки, оттого так внимательно ищет скрытый смысл в сухом языке, наполненном канцелярскими оборотами и множеством цифр. Цифры обозначают номера статей уголовного кодекса, которые система, словно пальто, примеряет на человека: «Если вы еще не сидите, это не ваша заслуга, а наша недоработка».

Первые месяцы мозг борется, отрицает, внушает и абстрагирует, а потом приходит пробуждение. Сотни ходатайств, запросов и жалоб написаны под копирку, а адвокат – не более, чем почтальон, чья задача носить пухлые конверты из точки А в точку Б, туда-сюда, туда-сюда.

Журналист глубоко вздыхает, откладывает документы в сторону, подвигает стул к столу и долго, не моргая, пялится на чашку с чаем. Он все понял.

– Тарас, вы правда совершили то, в чем вас обвиняют?

В отличии от олигарха и остальных он всегда обращается на Вы. Нет, он не желает казаться более образованным или интеллигентным, он вообще не желает никем казаться. Он опускает голову на ладонь и зависает. К его чаю подбирается яркий луч света из окна, а неведомый архитектор прибавляет фоновой громкости. Мы слышим, как снаружи женщина кричит на мужа, слышим короткие гудки пешеходного светофора, мужскую ругань на неизвестном языке, слышим, как снаружи течет жизнь.

– Иван, здесь нет виновных. Матроска – это храм оклеветанных судеб.

– Почему же, – кончиком указательного пальца журналист подтягивает, сползшие на край носа, очки, – Я здесь не просто так.

– Т-ц-ц-ц-ц, тихо, тихо! – шепчет ветер. Бродяга врывается в помещение мощным порывом и затягивает за собой пыль, и желтые листья.

– Нет, нет, голубчик, мне не о чем переживать. Я здесь не просто так, но я не сказал, что виновен.

Указательным пальцем он дотрагивается до кружки и улыбается уголками губ. От наполненного взгляда становится не по себе, ясные, полные жизни глаза сканируют, обезоруженный я скрещиваю руки на груди, и закрываюсь. Садков известный человек, с богатым набором недостатков, среди которых лесть, любовь к женщинам и деньгам, только все перечисленное не является преступлением (по крайней мере в этом мире). Его нахождение в изоляторе иррационально и подчинено не законам, а древней традиции, в которой человеку, который много болтал отрезали язык. Сильные мира сего посовещались и отрезали Садкова от общества целиком.

Тем вечером журналист понял, что ключи от его свободы не у следователя, прокурора или судьи, а у конкретного человека, которому он перешел дорогу. Свобода во все времена была предметом торга, и всегда стоила дорого.

5.

Сегодня майор не пришел. На месте толстого человека в форме сидит субтильная дама. Ей около тридцати, на тонком безымянном пальце след от кольца, на шее след от веревки. Последнее я додумал сам, но было бы неплохо рассмотреть в деталях сцену расставания и насладиться душевными муками.

Она одета в гражданское. Белая обтягивающая блуза, поверх блузы накинута серая вязаная кофта с поясом на талии. Нет, не та, что из толстых, колючих ниток и огромными пуговицами. Она из тонкого и мягкого кашемира, и украшена маленькими, полированными до блеска, перламутровыми пуговками. Ниже рассмотреть не успел, но фантазия уже подключилась. Она опрятна, хорошо сложена и удивительно спокойна. Спокойствие напрягает. Я молчу.

– Знаете, почему здесь вся мебель прикручена к полу? – неожиданно начинает она.

Я удивляюсь вопросу, слегка отстраняюсь, не отвечаю. Кажется, я любопытно наклоняю голову, и не кажется – предательски смотрю на ее грудь. Вместо традиционных имени, отчества, звания и должности она начинает с пространного, – Мы же понимаем, что если решим навредить кому-то, то мебель, стол или стул будет последним орудием преступления. Куда проще это сделать, например, ручкой, – она кивает на металлический Паркер, – Или …, – она делает паузу и кривит губы. Ей это не идет, но кажется уместным, – Подобное расположение мебели призвано вырвать вас из зоны комфорта. Через тридцать минут у вас отекут ноги, через час мозг, а через два, вы будете молить о пощаде, судорожно дергать стул и кричать о гениальности того человека, который до этого додумался. Лучше любой пытки. Вы смотрите на мою грудь, – смена настроения заставляет очнуться.