Грязь кладбищенская

“Пол, душа моя, – говорит мне мать в тот вечер. – Сено-то уже небось хорошенько просохло”.

“Да как же оно просохнет, матушка, – говорю я. – Ведь никакой возможности нет просушить эту старую сорную траву…”

Две недели прошло, прежде чем я набрал этой травы на два стога. Потом опять разложил сушить. Потом перевернул. Потом перевернул еще раз. И перевернул снова.

И так продолжалось до тех пор, пока опять не припустил ливень, а мы не засели вдвоем у Пядара Трактирщика. Пришлось мне сено еще разок перевернуть, чтоб дать побольше полежать под солнышком. Потом я прочистил канавы, разобрал каменные оградки и снова собрал их. Скосил траву у дороги, проредил шиповник и папоротники. Прорыл ливневые канавки. В этот месяц мы замечательно проводили время в саду и в поле, кроме тех случаев, когда мотались туда-сюда в автомобиле к Пядару Трактирщику…

Приятней человека в жизни не видывал. Да и ума ему было не занимать. Он выучивал от двадцати до тридцати ирландских слов каждый день. Деньги у него водились в изобилии. Высокий пост в правительстве…

Но как-то раз он пошел гулять без меня. Дочь Пядара Трактирщика потащила его в зал и обманом вовлекла в расходы…

Я по нему ужасно скучал. Через неделю после его отъезда меня свалила болезнь – она же и доконала… Но Почтмейстерша… Эй! Почтмейстерша… Как ты узнала, что он так и не заплатил за постой? Ты вскрыла письмо моей матери, которое она написала об этом в правительство…

– А как же ты узнала, Почтмейстерша, что издательство “Проект” не приняло мой сборник стихов “Золотые звезды”?

– Конечно, сочувствия ты не заслужил. Они бы давно все опубликовали, если б ты внял моему совету и писал бы на каждой странице снизу вверх. Однако послушай, журнал “Ирландец” отверг мой рассказ “Закат солнца”, а Почтмейстерша и про это знала…

– А еще Почтмейстерша знала, какой совет я дал Конканнану, как измотать команду Керри. Послал ему в письме через два дня после финала…

– Эй, Почтмейстерша, а откуда ты знала, что́ я написал Его Чести про род Одноухих, когда привлекал их к суду?..

– И как же, Почтмейстерша, твоя дочь, которая сама теперь почтмейстерша, раньше меня узнала, что меня не пустили в Англию и что в этом виновата чахотка?..

– Ты вскрыла письмо, которое Катрина Падинь написала Манусу Законнику насчет Томаса Внутряха. Все вокруг знали, что в нем было:

“Мы повезем его в Яркий город в автомобиле. Напоим его. А если в твоей конторе ему встретится пара хорошеньких девиц, он уж верно отпишет нам землю. Больно охоч становится до девушек, когда выпьет…”

– Божечки!..

– Ты вскрыла письма, которые барышня из букмекерской конторы в Ярком городе посылала Молодому Учителю. Ты знала все ходы про лошадей раньше него самого…

– Ты вскрыла письмо, которое Катрина Падинь послала Бриану Старшему, давая понять, что выйдет за него замуж…

– Обобобожечки! Это я-то замуж за Бриана, зудилу…

– Да уж, Почтмейстерша, и мне тебя хвалить не за что. Ты всегда тайком кипятила чайник в задней комнате. И ты вскрыла письмо, которое мой сын написал мне из Англии, чтобы уведомить, что он женится на иудейке. Почитай весь белый свет про это узнал. А ведь мы никому и словечка не сказали. Да и чего бы ради?..

– Ты вскрыла письмо, которое мой сын послал мне из Англии, чтоб сообщить, что он женится на блеке. Весь белый свет про это знал, а мы никому и словом не обмолвились.

– Я написал письмо Эмону де Валере с рекомендацией, какие ремесленные школы следовало бы открыть для Ирландского Народа. А ты присвоила его и держала у себя на почте. Какой позор…

– И все любовные письма, что писал Патрик Катрины моей дочери, ты вскрывала раньше адресата. Я вот никогда их не вскрывала. Оныст! Они напоминали мне те письма, что я сама получала много лет назад. Почтальон доставлял мне их лично в руки. Иностранный аромат. Иностранная бумага. Иностранный почерк. Иностранные штампы. Иностранные почтовые марки и названия на них сами словно стихи: Марсель, Порт-Саид, Сингапур, Гонолулу, Батавия, Сан-Франциско… Солнце. Апельсины. Синие моря. Тела, позолоченные солнцем. Коралловые острова. Плащи, расшитые золотом. Зубы белые, точно слоновая кость. Губы яркие, словно пламя… Я прижимала их к своему сердцу. Целовала их собственными губами. Проливала над ними соленые слезы… Открывала их, вынимала оттуда бие-ду[104]. А потом, Почтмейстерша, видела отпечатки твоих грязных жирных пальцев на каждом. Фу!..

– Ты вскрыла письмо, что я послал домой жене, когда работал на торфе в Килдере[105]. В нем было девять фунтов. И ты их присвоила…

– Why not?[106] Чего же ты их не оформил?..

– Неужели вы думаете, что старейшему обитателю этого кладбища нечего сказать? Дайте мне сказать. Дайте сказать…