Грязь, пот и слезы

Когда я проснулся, надо мной склонился человек в зеленом берете с торчащим над ним большим пером какой-то птицы. Я решил, что у меня галлюцинация. Я поморгал, но видение не исчезло. Затем раздался голос с отчетливым британским выговором:

– Как вы себя чувствуете, солдат?

Это был полковник, командир группы английских военных советников. Он приехал узнать о моем состоянии.

– Скоро мы отправим вас самолетом в Англию, – с улыбкой сказал он. – Держитесь пока, дружище.

Я никогда не забуду этого добрейшего человека. Навестив меня, он превысил свои полномочия и приложил все усилия, чтобы меня срочно переправили на родину, ведь мы были в стране, где медицина находилась на крайне низком уровне развития.

Меня несли на носилках по аэродрому под палящим африканским солнцем, и я чувствовал себя невыносимо несчастным и одиноким. Перелет в Англию вспоминается мне смутно, я провел его, лежа поперек трех сидений в задней части салона.

Когда на меня никто не смотрел, я плакал. «Взгляни на себя, Беар, ты только посмотри. Да, здорово тебя скрутило». Потом я отключился.

В аэропорте Хитроу меня встречала карета скорой помощи, и наконец по настоянию родителей меня привезли домой. Больше мне некуда было ехать. Мама и папа выглядели измученными от тревоги; и помимо физической боли, меня терзало чувство вины за то, что я доставил им такие переживания.

Все мои планы были нарушены разом и окончательно. Я получил сильный и коварный удар, откуда и не ждал. Такое со мной просто не могло случиться. Ведь я всегда был везунчиком.

Но зачастую именно такой внезапный удар и формирует нас.

Глава 68

С тех пор меня чуть не каждый день привозили в больницу. Меня без конца ощупывали, кололи, сделали несколько рентгеновских снимков.

В итоге было установлено, что у меня повреждены восьмой, десятый и двенадцатый позвонки. От рентгена ничего не скроешь. Это были главные позвонки, именно им и досталось.

– Я смогу снова ходить? – спрашивал я докторов.

Но никто не мог мне ответить. А что может быть хуже неизвестности?

Доктора решили, что не стоит сразу делать операцию. Они пришли к заключению (и совершенно правильному), что, поскольку организм у меня молодой и здоровый, лучше выждать – возможно, повреждения устранятся естественным путем.

Врачи в один голос твердили, что мне невероятно повезло.

Оказалось, что, будь удар чуть-чуть сильней и был бы задет спинной мозг, тогда мне уж точно никогда не ходить.

Меня называли парнем, которого спасло чудо.

Не знаю уж, чудо или нет, но стоило мне еле-еле повернуться вправо и влево, как меня пронизывала страшная боль. Я почти вообще не мог двигаться без этой боли.

Когда мне нужно было встать с постели, на меня надевали тяжелый металлический корсет.

Я чувствовал себя инвалидом. Да я и был инвалидом. И это сводило меня с ума. «Меня скрутило».

«Ты полный тупица, Беар. Ты сумел бы приземлиться даже с поврежденным парашютом, если бы не поддался панике. Или если бы освободился от него и раскрыл запасной парашют».

Я допустил две грубейшие ошибки: сразу не воспользовался запасным парашютом и не сумел приземлиться с порванным парашютом.

Главное, я мог бы избежать этой катастрофы, если бы быстро отреагировал на ситуацию, проявил хладнокровие и сообразительность. Я понимал, что сам все испортил.

Я поклялся себе, что больше никогда не допущу такой глупости.

А пока что мне все время хотелось плакать.

Я проснулся, обливаясь потом и задыхаясь. Уже в третий раз мне снился этот кошмар: я переживал то жуткое ощущение неизбежного удара о землю.

Я лежал уже второй месяц, считалось, что я выздоравливаю. Но лучше мне не становилось. Больше того, спина болела все сильнее. Я не мог двигаться и становился все раздражительнее. Я злился на себя, злился на весь свет. А злился я от того, что меня терзал безумный, смертельный страх.

Все мои мечты и планы на будущее были порваны в клочья. Впереди не было ничего определенного. Я не знал, смогу ли остаться в составе САС. Я даже не знал, стану ли я когда-нибудь снова здоровым.

Я лежал, не в силах пошевельнуться, изнемогая от разочарования, и думал, как мне избавиться от этого мучения.

Я столько мечтал совершить!

Я обвел взглядом комнату, остановил его на старой фотографии Эвереста. Наша с папой заветная мечта! Ей суждено было стать такой же, как мечтам многих – невоплощенной, похороненной под прахом проходящих годов.

Через несколько недель, по-прежнему закованный в корсет, я с трудом подошел к стене и снял фотографию.

Люди часто говорят, что, должно быть, я был очень уверен в своем выздоровлении, но это было ложью. То был самый мрачный, самый унылый и безнадежный период моей жизни. Я утратил весь свой задор и боевой дух – самую суть моей души. А когда ты упал духом, выздороветь очень трудно.

Я не знал, смогу ли я снова ходить, – что уж говорить о скалолазании или службе в САС. И будущее в тот момент представлялось мне абсолютно беспросветным.