Грязная жизнь (ЛП)

— Ты можешь увидеть свою жену и детей в любое время. Вся моя жизнь зависит от нескольких следующих месяцев. — Я пристально глядел на него. — У тебя уже давно есть семья. Недолгое время вдали от них тебе не повредит. Бл*дь, тебе это даже может показаться праздником. — Я играл со своей едой. — Это не одно и то же. — Я мог бы надуться, но мне было всё равно. — Моя женщина оплакивала меня. У меня есть сын, который не знает своего отца. Он мой мир и он не… — Я резко остановился.

Я был критически близок к тому, чтобы сломать что-нибудь и, прежде чем это что-то стало носом Блэка, я встал, неся свою почти пустую тарелку к раковине. Я выкинул остатки еды в мусорку, ополоснул тарелку, сбрызнул холодной водой себе лицо, осторожно, избегая заживающей коросты.

В этот момент мне пригодились дыхательные упражнения, которым меня научили. Я закрыл глаза, глубоко вдохнул и медленно выдохнул, повторив это десять раз под мысленный счёт. Когда я закончил, мои плечи облегчённо опустились.

Это было средством для достижения цели. Это не могло продолжаться вечно. Мне нужно было унять своё дерьмо.

Но я этого не хотел. Я желал подраться с достойным противником. Знал, что это ничему не поможет. Дело в том, что я был тем, кто я есть. И я, скорее всего, не почувствовал бы себя лучше после спарринга, но во время него я был бы на седьмом небе от счастья.

Услышав, как Блэк подошёл к раковине, я открыл рот, чтобы кинуть в него острыми, как ножи, словами, но, когда повернулся, они растаяли во рту.

Мой взгляд приклеился к середине обеденного стола.

Он поставил свою тарелку в раковину позади меня, задержавшись всего на мгновение, чтобы положить руку мне на плечо и сжать его на долю секунды, прежде чем подняться по лестнице в свою спальню.

Дверь тихо закрылась, и, ничего не чувствуя, я двинулся к столу, ступая босыми ногами по прохладному кафельному полу.

Я подошёл к стулу, на котором сидел во время обеда, протянул руку и схватил, не смея смотреть на стол, пока не добрался до безопасного места, закрыв за собой дверь и включив свет.

Кровать манила меня к себе, и я тихо сел, подняв небольшую пачку фотографий до уровня глаз. Я улыбнулся первому, снятому на скрытую камеру.

ЭйДжей сидит в тележке для продуктов, выглядя явно смущённым, когда кладёт шоколадный батончик вместе с другими продуктами. Молодая девушка, одетая во все черное, с волосами, уложенными в короткий черный боб, с накрашенными черными губами и дымчатыми глазами, насмешливо смотрит на моего сына, положив руки на бедра.

Я не знаю эту готессу, но на вид ей не больше двадцати одного.

На следующей фотографии моё сердце ёкнуло.

ЭйДжей играет со своими грузовичками в парке, пока Лекси лежит животом на мягкой траве. Он катит грузовики по джинсам Лекси, используя эффектную попку моей девочки как гору, по которой могут ездить землеройные машины. Её задница была немного толще, чем я помнил, но никак не менее манящая, а может даже и более. Я поднес фото к лицу и прищурился, но улыбающееся лицо Лекси было расплывчатым. Меня охватило разочарование.

Чёрт.

От следующего фото моё горло пересохло.

Лекси, одетая в белый сарафан, с развевающимися вокруг неё от ветра длинными волнистыми волосами. Она держала себя в руках, выглядя несчастной, когда прислонилась спиной к передней части белого мраморного надгробия с единственной маргариткой, заправленной ей за ухо.

Моего белого мраморного надгробия.

Эта женщина — моё всё.

Следующий снимок был сделан в тот же день. Лекси прислонилась к белому мрамору, прижалась к нему щекой, на её прекрасном лице застыло выражение явной тоски. Маргаритка теперь лежала на том месте, которое должно было стать моим вечным местом отдыха.

В опасной близости к тому, чтобы пустить слезу, я дошёл до следующей фотографии и прикусил внутреннюю часть щеки, когда увидел моего мрачного сына, кладущего горсть шоколадных пуговиц на вершину этого надгробия.

И вот так я сломался.

Первая слеза упала, моё дыхание прервалось, эхом отражаясь в тишине холодной, стерильной спальни. Место, где сердце должно безудержно болеть. Моя грудь вздымалась, я попытался сделать глубокий вдох, сжимая фотографию обеими руками так сильно, что она помялась, снова и снова целуя изображение моего сына.

Мне нужно вернуться к нему домой.

К ним.

Моя цель обновилась, я напомнил себе, что всё, что делаю, я делаю для людей, которых люблю.

Я не могу провалиться.

Спустя две недели и три дня…

Финикс жарче, чем в моей памяти, даже ночью.

Чёрный военный конвой подпрыгивает, тряся всех пассажиров машины, пока мы едем по ухабистой дороге в пустыне.

Эта облава будет легче других, потому что сегодня утром был арестован Богдан Михаилович. Это не обязательно значит, что он останется без работы. Я думаю, что теперь, когда Михаилович в тюрьме, его дерьмо будет под контролем. Под утроенной охраной. Но только если его команда еще не сменила локацию.