Грязный лгун

— Ты не позвонил, — произносит она тихо, когда другие ученики проходят между нами; её лицо грустное, и я говорю ей, что я виноват, взглядом прошу у нее прощения, и ветер сдувает волосы с моего лица.

Я подхожу к ней, и она кладет руки иа пояс, слегка сводит плечи и прижимает подбородок к ключицам, раскачиваясь из стороны в сторону, поджидая меня.

Я тянусь к ее рукам.

Мне ни о чем не надо думать, все происходит само собой, как это было у Авери, но в отличие от него у меня за этим ничего не стоит, у меня нет другой причины, кроме желания почувствовать ее руки в своих.

— У меня была жуткая ночь… и день, — говоpю я, и она перестает дуться уверяет, что все в порядке.

— Я думала, что не увижу тебя сегодня, — говорит она. — Я расстроилась из-за этого.

Я говорю ей, что я тоже переживал, поэтому и пришел сейчас.

Я не хочу, чтобы она уходила от меня, я не хочу провожать ее в спортзал, где она исчезнет в облаке талька, и мне снова придется стать Щенком, а не Бенджи, пока я вновь не увижу ее.

— Рианна… — Я жду, когда она посмотрит на меня, жду, когда она поднимет голову, и наши глаза встретятся, и я чувствую, как мы становимся одним целым, соединяясь только посредством глаз и рук. — Пойдем куда-нибудь?

— Сейчас? — удивленно спрашивает она, глядя в сторону спортзала, куда уже шли другие девочки.

— Или нет, или потом, я не знаю… — говорю я, но на самом деле я хочу сказать «да», на самом деле я хочу сказать «сейчас».

— Неважно, — говорю я — это было глупо, я был эгоистом, думая, что она согласится.

— Нет, хорошо, — говорит она, глядя в небо, глядя на облака, а не на меня. — Хорошо, пойдем Сейчас, — повторяет она.

Рианна отпускает мою правую руку и крепче сжимает левую, уводит меня оттуда, где мы стояли, как статуи, и ведет меня обратно к школьному коридору, где несколько человек еще стоят у своих ящиков, собирая последние нужные веши, прежде чем отправится их автобус.

— Мы пойдем ко мне, — говорит она, когда мы несемся по коридорам. — Дома нет никого, и я могу позвонить маме на работу и сказать, что неважно себя чувствую.

Я даю ей увести себя туда, куда она захочет, потому что мне достаточно просто быть с ней.

15 часов 07 минут. Вторник

Мы лежим на подушках дивана в ее гостиной, деревья, растущие под окном, скрывают полуденное солнце, в экране выключенного телевизора видны наши отражения — мы робко лежим, раскинув руки в стороны, говорим тихо.

Я чувствую запах Рианны на подушках, в воздухе, во всем доме витает ее едва уловимый запах, слабый намек на нее ощущается во всем.

Ее дом совсем не похож ни на один из тех домов, где я жил. Все убрано, нигде нет грязной посуды, кофейный столик не завален бумагами, вокруг не разбросаны журналы, не валяется обувь. Везде чистота, идеальный порядок, отчего я чувствую себя грязным.

— Хочешь пить?

Я не смотрю на нее, я смотрю на ее отражение, вижу, как она смотрит в мой затылок, вижу себя, как я наклонился вперед, мои волосы похожи на грязные связанные концы швабры, я вижу, как за ними мелькают мои глаза, когда я качаю головой, говоря «нет». Мне интересно: почему она вообще пустила в дом такого человека, как я?

Я вижу, что она пытается найти, что сказать.

Я даже не пытаюсь.

Я не должен был даже приходить сюда. Я не знаю, на что я рассчитывал, как это могло помочь мне или ей. Она должна была быть на тренировке, делая все, что положено. Она не должна быть со мной здесь, живя в пустом экране телевизора.

Рианна прикасается к моему плечу, и я вздрагиваю, будто молния пробежала по моей спине, как ожог; делаю глубокий вдох, а тогда ее рука останавливается, и она улыбается, и я вспоминаю, что она здесь.

— У тебя будут неприятности из-за того, что ты пропустила тренировку? — спрашиваю я. Я вижу, как она подбирает под себя ноги, обхватывает их руками и кивает. — Прости, это моя вина.

— Все в порядке. Я хотела побыть с тобой.

Я улыбаюсь: мне смешно, потому что я не хочу быть сам с собой и я не понимаю, почему она этого хочет, почему эта девушка, такая красивая, изящная, популярная, чей дом украшен наградами и почетными ленточками, хочет быть здесь, со мной, сломленным человеком.

— А ты… разве у тебя не будет неприятностей из-за того, что тебя сегодня не было в школе?

— Ну, не совсем, — я смотрю на свои джинсы. Грязь от ручья на моих коленках, рукава испачкались о траву, когда я лежал на земле, подложив руку себе под голову вместо подушки. — Я вообще-то сбежал вчера из дому и не возвращался.

Я видел в экране ее реакцию. Я вижу, как она крутит веревочку от свитера, а другой рукой отводит волосы ото рта.

— Почему? — спрашивает она, как ребенок, желающий послушать историю — тихо, непринужденно, совсем не желая обидеть.

— Потому что…

Я чувствую, что мое горло горит, душит меня, как будто нужные слова спрятаны глубоко в пещере и не хотят выходить, упираются, и мне приходится с силой вытаскивать их.

— Потому что я здесь чужой, — говорю я — Потому что это место — дерьмо собачье, и мой отец, его дом, его семья, все это часть этого дерьма. И эта школа, гори она огнем…