Грибификация: Легенды Ледовласого (СИ)

Хрулеев слушал Германа вполуха, его гораздо больше волновал проклятый мальчик в клетке. Мальчик все также смотрел на Хрулеева, не отрываясь, с самого начала собрания он не сдвинулся с места, ни разу не отвел от Хрулеева взгляд.

Хрулееву хотелось убежать отсюда прямо сейчас, но он понимал, что уйти с общего собрания он не сможет, за подобное его сразу же скормят Молотилке. Он мог бежать с элеватора позже, но смысла в этом не было, за пределами лагеря германцев Хрулеева ждали или быстрая смерть от рук детей, или медленная от голода.

Герман тем временем сбросил с себя макинтош, и теперь стоял на трибуне обнаженный по пояс. Он поднял вверх правую руку и продемонстрировал всем собственную волосатую подмышку, в подмышке у Германа рос крупный розоватый фурункул, напоминавший сифилитичный шанкр.

— Вот это почка. Именно так и должны размножаться мужчины — почкованием, так они размножались раньше, до того как в процесс размножения вмешались колдуны-ученые. Из такой почки вырастает не мерзкий ребенок, а здоровый и взрослый мужчина. Я думаю, что мой сын вылупится через несколько месяцев. И в отличие от детей, он будет сразу говорить, выращивать экологически чистую еду и предаваться изящным искусствам. Он вылупиться уже готовым к жизни красивым взрослым мужчиной. Сравните это с той окровавленной и бесполезной массой, которая выползает из беременных женщин.

Но то, что я вам показываю сейчас, это не гадкие роды, нет. Это чистое и светлое рождение мужчины, нового человека. И если вы будете есть чистую еду, вести добродетельный образ жизни и слушаться меня — то у вас скоро тоже появятся такие почки, они не обязательно располагаются подмышкой, они могут набухать в любом месте мужского тела. У вас тоже будут сыновья, и через десять лет наш любимый элеватор будет населен отважными и сильными мужчинами, живущими по двести лет и трехметрового роста, как при Иване Грозном.

Все дети и женщины конечно к этому времени уже сдохнут, и таким образом мы вернем человечество в первозданное состояние, мы возродим его и вновь размножимся почкованием по всей земле, свободной от колдунов-ученых.

Герман потянулся к макинтошу, но Люба остановила его, она хотела еще посмотреть на сына Германа.

— Она такая миленькая, я уверена, что из этой почки вылупится исключительно сильный и умный сын, — серьезно заявила Люба.

— Хм... А как он родится, уже с бородой или без бороды? — пробулькал Блинкрошев.

— Конечно же с бородой. Существо без бороды не может называться мужчиной, — ответил Герман, — Не обижайся, Блинкрошев.

— Без проблем, Герман.

Герман наконец надел свой макинтош и заявил:

— Я обещал вам, что с этого дня у меня не будет никаких секретов от вас. Я всегда держу свое слово, и вы в этом сейчас убедитесь. Основную истину я вам уже раскрыл. Теперь пришло время послушать колдунов. Давайте сюда Плазмидову.

Люба и Блинкрошев быстро и обеспокоенно переглянулись. Хрулеев понял, что что-то пошло не так, вероятно, выступление Плазмидовой сценарием сегодняшнего спектакля не предусматривалось.

— Хм... Послушай, Герман, стоит ли нам давать слово колдунам-ученым? Ведь их гнилые речи могут развратить... — забулькал было Блинкрошев, но Герман не дал ему договорить:

— Плазмидову на трибуну. Быстрее. Я приказываю.

Саму старуху Хрулеев не видел, зато ее уродливый посох он заметил сразу же, как пришел на площадь. Плазмидова стояла в первых рядах возле самой трибуны, там, где располагались обладатели высоких градусов — со второго по шестой. Посох Плазмидовой, оканчивавшийся кривым витиеватым корневищем и вдвое превосходивший хозяйку в высоте, возвышался над головами собравшихся на площади, как одинокий саксаул над степными травами. Сейчас Хрулеев, стоявший позади всех, видел, что посох задрожал и медленно заковылял к трибуне.

— Помогите мне. Нет, дурак, я не могу подняться по этой лесенке, мне уже девяносто восемь лет, у меня ноги не гнутся. Помогите, вы же слышали, что сказал Герман, — раздался у подножия железной трибуны трещащий, но удивительно громкий и четкий голос Плазмидовой.

Люба еще несколько секунд размышляла, а потом кивнула охранникам, и они забросили на трибуну старуху с ее уродливой палкой.

Посох Плазмидовой застучал по железным листам, из которых была сварена трибуна. Трясясь все телом, старуха медленно подошла к Герману. Хрулеев подумал, что Плазмидова идеально иллюстрирует тезис Германа о колдунах-ученых. Она как будто постарела еще больше с тех пор, как несколько дней назад оперировала Хрулеева. Плазмидова сейчас была похожа даже не на ведьму, а на труп ведьмы, оживленный темной некромантией. На старухе был все тот же запачканный застарелыми пятнами крови халат, ее шея была замотана многочисленными засаленными шерстяными шарфами.

— Минутку, пожалуйста... — попросил Герман, — Прежде чем вы, Плазмидова, скажете последнюю в своей жизни речь, нам необходимо кое-что проверить.

Герман задрал вверх голову и, усилив собственный голос Утренним Дыханием Президента, произнес, обращаясь к самой высокой каменной башне на площади: