Грибная красавица (СИ)

Я сжал руки в кулаки. Мысль о том, что Лидия может оказаться права, и колдунья заручилась поддержкой церковника высокого сана, была невыносима. Но как иначе объяснить отказ епископа? Причем не просто отказ, а категорический запрет на любые действия в отношении помчицы Малко. Я вскинулся в последней надежде.

— Отец Георг, письмо ведь доставил приходской гонец? Ведь оно не может быть подделкой?

— Ну что ты, конечно нет. Епископскую печать невозможно подделать. Да и посыльного я знаю лично.

Рухнула последняя надежда. Я сидел, уставившись невидящим взглядом в стол. Что же делать?

— Надо написать кардиналу Яжинскому. Он точно не оставит нас без помощи.

— И сколько времени это займет? Неделю, не меньше. А если за это время погибнет еще один ребенок? Как мне будет возможным дальше с этим жить?

Вспомнились последние слова Лидии, брошенные ею, когда я оставил ее в тюрьме. Мыслимо ли, что она может как-то помочь? Я осознал, что сказал это вслух. Отец Георг недоуменно уставился на меня.

— Ты о чем?

— Отец Георг, у меня нет другого выхода. Я должен… должен испробовать все способы. Я отпущу Лидию… госпожу Хризштайн и попрошу ее о помощи.

— Да помилуй Единый, мальчик мой, — вскричал отец Георг. — Как же она может тебе помочь?

— Не знаю, — я горько улыбнулся. — Но должен попытаться.

— Она нехороший человек, и она тобой просто манипулирует. Не доверяй ей слепо.

Уже возле двери я кивнул:

— Да, отец Георг. Ее можно обвинить во многих грехах, но только не в том, что она глупа. И знаете… — я помедлил, потом продолжил. — Она хитра, изворотлива, может все перевернуть с ног на голову, и тут же черное сделать белым, и наоборот. Но возможно, в такой ситуации она — именно тот союзник, который мне нужен.

Стражник не хотел отдавать мне заявление, и лишь прибегнув к угрозам, я забрал его. Отперев дверь клетки, я увидел, что Лидия сидит в той же позе, с закрытыми глазами. Я вошел в клетку и сказал просто:

— Я снял обвинения. Вы можете быть свободны.

Она лениво приоткрыла глаза и взглянула на меня снизу вверх:

— А мне здесь нравится.

Возле нее стояла нетронутая миска с едой, и лежало заботливо сложенное теплое платье. Она ни к чему не притронулась. Удивительное упрямство.

— И я все еще жду ваших извинений.

Вместо того, чтобы в очередной раз вспылить, я просто уселся рядом с ней на солому, плечом к плечу, чем явно удивил ее. Мелочь, но все же приятно сбить с нее спесь. Даже сквозь ткань я чувствовал леденящий холод ее плеча и каменной стены. Она даже не подумала отодвинуться. Я запрокинул голову и прикрыл глаза. Усталость, накопившаяся за день, давала о себе знать. Мы молчали, и я гадал, сколько так придется сидеть. Холод начал пробирать и меня, поэтому я не выдержал первым и сказал обыденно, словно о погоде:

— Мне отказали в дознании.

Я ожидал язвительного комментария, что-нибудь вроде: "Я же вам говорила! Болван!", но Лидия лишь вздохнула и равнодушно произнесла:

— Я бы сказала, что сочувствую вам, но это будет неправдой, так что промолчу.

Она неожиданно взяла мою руку, ее пальцы были обжигающе ледяными. Первое желание было отдернуть руку и вычитать ее, но я сдержался, стиснув зубы.

— Какие у вас удивительно теплые руки! Даже просидев здесь…

— Для вас ведь отказ в дознании не стал новостью.

Она удивленно взглянула на меня:

— А с чего бы? Это было вполне ожидаемо.

— Если вы этого ожидали, то наверняка… — я запнулся и убрал свою руку из ее руки. — Наверняка придумали какую-нибудь хитрость. Вы же сказали, что можете помочь. Так вот, я прошу вас о помощи. — Последняя фраза далась мне тяжело.

— Вы еще не извинились…

Что ж, поздно уже отступать.

— Я прошу прощения… Кстати, а напомните мне, за что? За оцарапанное вами запястье? — я все же не удержался и съязвил.

— Например, за ваше недостойное поведение, за то, что ворвались ко мне домой, были грубы, испугали ребенка.

— Хорошо, я приношу извинения за свое недостойное поведение. Этого достаточно?

Она искоса взглянула на меня, покачала головой:

— Совсем не вижу искреннего раскаяния. Вот если бы вы встали на колени, было бы более убедительно…

Я стиснул зубы, но потом послушно сменил позу, встав перед ней на колени, склонив голову, спокойно повторил:

— Я прошу прощения за свое недостойное поведение…

В ее голосе отчетливо слышалось удивление:

— Какой вы покладистый сегодня. Довольно, вставайте.

Я медленно поднялся с колен, цепенящий холод сковывал движения.

— Так вы можете мне помочь?

— Возможно, — она чуть помедлила, потом сказала, — подайте мне руку, помогите встать.

В очередной раз я содрогнулся холоду ее ладони, когда рывком поставил ее на ноги. Она оперлась об меня, я наклонился, поднял с пола приготовленное для нее платье, накинул ей на плечи. С ней под руку, мы прошествовали мимо стражников и вышли на улицу, в теплую летнюю ночь.

— Покажите письмо, — потребовала она, когда мы оказались за пределами муниципалитета.

— Я… у меня его с собой нет.

— Болван! — в ее тоне не было привычной язвительности, скорее горечь, поэтому я даже не обиделся. Я действительно сглупил. — Куда вы его дели?

— Оставил в кабинете. В церкви.

Она задумалась.